Чайка по имени Джонатан Ливингстон

Ричард БАХ. Чайка по имени Джонатан Ливингстон.

Поэтическое переложение С.В. Смирных, 1976.

Запись на радиостудии «Благодатная Мария», Санкт-Петербург, 15 октября 1997.

Согласно Гегелю, духовное образование индивида включает в себя все необходимые ступени феноменологии духа (искусство, религию и философию). Этот процесс «рождения в духе» нельзя произвольно сократить, перескочив через его промежуточные ступени. Как пишет Гегель: «Нетерпение требует невозможного, а именно достижения цели без обращения к средствам. С одной стороны, надо выдержать длину этого пути, ибо каждый момент необходим; – с другой стороны, на каждом из них надо задержаться…». Иначе, духовно-необходимый опыт, не усвоенный лично, будет навязан извне в отчужденной форме позитивного свидетельства другого, мертвой объективности «книжного» представления, порождая рассудочный дуализм (например, теоретического и практического). А неудовлетворенная достоверность себя, своей истинной самости так и останется лишь моральным назиданием.

Способ искусства – первая форма абсолютного духа. Это есть его духовное сознание – интуиция (интеллектуальное созерцание). В акте интуиции дух различает от себя нечто другое – свободно («непорочно») рождающийся в его духе живой образ – воображает предмет. Без способа искусства – интеллектуального созерцания – была бы невозможна и генерация научных открытий. Это есть всеобщий способ духа, действующий в любой сфере жизни. Так же как и способ религии и философии имеют всеобщую форму. Там, где действует вера, доверие, заверение, гипотеза, аксиома – господствует религиозная форма. Философский же способ доминирует там, где теория и практика, мышление и воля, субъективное и объективное совпадают в одном акте.

Художественное созерцание является вообще первым духовным способом. Однако в искусстве свободная жизнь духа имеет еще форму инобытия – «несвободного пафоса». Как пишет Гегель: «вдохновение художника… проявляется как некоторая чуждая ему сила», а произведение искусства получает форму чувственного образа – внешней для сознания вещи. И для одушевления образа требуется другое самосознание (актера, декламатора, исполнителя, зрителя, ученого). Например, картина требует внешнего зрителя, музыкальное произведение – исполнителя и слушателя, книга – читателя, научное открытие – доказательства, публикации, внедрения. Но такое лишь искусственное одухотворение извне посредством другого Я должно, в конце-концов, стать по-настоящему живым актом внутреннего самоодушевления, которое осуществляет себя в религиозном, а затем и философском способе.

Ричард БАХ

ЧАЙКА ПО ИМЕНИ ДЖОНАТАН ЛИВИНГСТОН

Пер. с англ. Ю. Родман. – Иностранная литература, №12, 1974.
Поэтическое переложение Сергея СМИРНЫХ, 1976

Запись на радиостудии «Благодатная Мария»,
Санкт-Петербург, 15 октября 1997

Хочу обратить внимание, что предлагаемое здесь поэтическое переложение не имеет самостоятельного значения, но является только биографическим фактом. Поэтому прошу читателя не относиться к нему как предмету художественной критики.

Невыдуманному Джонатану-Чайке,
Который живет в каждом из нас.
Р. Бах

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Настало утро в море.
Солнечные блики
В веселом танце среди волн искрились.
И заиграли на боках баркаса,
Забросившего сети.
Весть об этом
Вмиг донеслась до стаи чаек,
И облаком они слетелись.

Пронзительно крича,
Хватали рыбу,
Кружились суетливо.
А затем
На берег сыто возвращались.
И долго после птиц клубились
Потерянно
Истрепанные перья.
Так повторялось каждый день.

У горизонта
Белой точкой,
Вдали от звона чаек – там, где край
Необитаемый для стаи,
Одна чайка
Легко порхала в тихом небе.

«Быть в одиночестве – позор»,
Считала стая.
Но чайке Джонатану Ливингстону
Важней всего на свете был полет.
Он не был заурядной птицей
И не искал у них признания.
Он часто прилетал сюда,
Где изучал полета тайну,
Мечтая овладеть им в совершенстве,
Как и сегодня.
Здесь в уединении
Джон ставил новый опыт,
Планируя над белой пеной волн.

Но вот однажды мать его спросила:
– Джон, почему? Ответь мне, сын, скажи.
Оставь полеты альбатросам. Будь, как мы!
Ты ничего не ешь! Какая сила
Тебя толкает в небо? Там красиво?
Но без еды погибнешь ты!
Будь с нами, Джонатан, сиди на скалах
И перестань летать.
Отец добавил:
– Послушай, Ливингстон, придет зима,
И холода загонят рыбу в глубь.
Раз тебе нравится учиться,
Учись приемам как ее добыть.
Полеты – хорошо, но ими сыт не будешь.
Запомни: ты летаешь, чтобы жить!
Будь с нами, сын.

Он покорился.

В течение трех дней, как остальные,
Пронзительно кричал у пирсов,
С сородичами дрался из-за рыбы,
А на четвертый – вновь летать решил:
«Бессмыслица какая! Что за жизнь? –
Подумал он, решительно швырнув
Анчоуса голодной старой чайке. –
Как глупо улетело время!»

И снова Джон один в просторном небе.
Свободный, радостный, пытливый –
Счастье в этом!
И как ликует от восторга сердце,
Пикируя с предельной высоты!
Сегодня Джон догнал почти
Стремительный полет своих мечтаний.
Но
Небо кончилось под крыльями внезапно,
Столкнувшись со стеклом воды,
Как с камнем.

…Ночь опустилась лунною дорожкой,
Дотронулась до Джонатана осторожно.
Очнулся он. Изодранные крылья
Свинцовой тяжестью на дно тащили.
Но тяжелее было бремя неудачи.
Оно шептало в плеске волн: «Идем туда…
Нырни и там избавишься от боли.
Нырни – и станешь там свободен».

«Опомнись! – спорил другой голос. –
Проснись!
Ты – чайка, разве ты способен
К тому, что от рождения не дано?
Родись ты соколом для скоростных полетов,
Имел бы ты короткое крыло
И не питался рыбой. Прав отец:
Ты должен позабыть свое безумие;
Вернуться к стае, берегу, домой;
Довольствоваться тем, какой ты есть;
Смириться с тем, на что способен.
Ведь ты лишь жалкая и слабенькая чайка!» –
Слова затихли в тишине.

Джон покорился вновь судьбе
Всех чаек стаи: «Я не буду
Отныне никогда, ничем, нигде,
Не буду отличаться от других.
Так станет лучше им и мне.
И ночью место чайки на земле.
Скорей на берег!»
Хорошо, что он умел
Летать так низко без затраты сил.
«Но, – вспомнил он, – я отказался,
Отрекся от всего, чему учился.
Я только чайка, как и остальные.
Забудь свою небесную стихию,
Будь как они, ничем не отличаясь».

Легко и просто стало от решения
Жить жизнью стаи и семьи.
Распались цепи, сгинуло познание.
Не будет поражений без борьбы.
И как приятно думать перестать,
Лететь свободно в темноте к огням,
К родному берегу, где плещется волна.
И снова тот же голос: «Темнота!
А чайки не летают в темноте!»
Но Джонатан был как во сне:
«Приятно как, – подумал он, взлетая выше. –
Ночная свежесть, тишина и лунность выси,
Себя разглядывающей в глади океана,
И ласковые блики на воде.
Как хорошо!»

«Спустись скорее!
Нельзя летать под звездным небом
Без глаз совы! Ты их имеешь?
И без коротких крыльев ты не смеешь,
Как сокол падать с высоты!
Ты только чайка. Чайка ты!»

Очнулся Ливингтон от озарения:
«Короткое крыло! –
Вот что мне нужно!
Что если мне сложить свои,
Прижать их к телу,
Оставив кончики одни?»
И вот он смело,
Луной посеребренный, взлетел в небо.
Не думая о боли и о смерти,
Подставил ветру узкие кинжалы –
Лишь концы крыльев.
И не веря в неудачу,
Рассек пространство сверху вниз над океаном.
И избежал смертельной тверди волн:
Ведь он мог управлять своим крылом.

Благие пожелания забыты,
Унесены стремительным потоком.
Глаза еще слезились после ветра.
Такая скорость недоступна чайке!
И гордость в Джонатане поднималась
За стаю, за свой род.
А рано утром
Он повторить готовился падение
Туда, навстречу голубому морю,
Где рыболовные суда казались
Лишь крохотными щепками, а стая
Кружилась легким облаком пылинок.
Прогнав последние сомнения,
Джон, клювом острым вспарывая воздух,
Упал звездой,
Черкнув стекло небес.

Замедлилось и отступило назад время.
Он в скорости достиг предела,
Прекрасно понимая, чем рискует:
Что стоит крыльям хоть на миг раскрыться,
На миллион клочков он разлетится,
Разорванный ревущим плотным вихрем.
Но скорость – это мощь и красота!
Неважно, что уже дрожат от боли
Концы истрепанных и смятых крыльев,
А судно с чайками куда-то накренилось.
Навстречу падало, в размерах разрастаясь
Под оглушительный свист ветра, заслонив
Собою путь. «Конец! Не отвернуть!» –
Закрыв глаза, в родную стаю
Джон врезался, мгновения считая до смерти…

Но везение –
Удачи Чайка, что сопутствует всегда
Таким, как Ливингстон, спасла его.
Он проскочил, не тронув никого.
И когда стая растворилась в горизонте,
Джон скорость погасил.
– Ура! – в восторге,
Победно глядя вверх, кричал он в воздух,
Где крыльям было так легко
И так свободно!
И снова он неудержимо поднимался,
Купаясь в синеве.

Лишь поздно ночью
Джон к стае полетел: «Теперь я знаю,
Зачем живу! Нет больше тайны:
Я – чайка, мне доступно совершенство!
Я расскажу о нем всем птицам,
Снующим жалко между берегом и пирсом.
И станут чайки существами
Свободными от тех цепей, сковавших
Невежеством их к скалам в вечном круге:
Еда и сон, и снова есть и спать.
Какие дали открываются у чаек!
Мы все научимся летать!»
Он приземлился.
Птицы были в сборе
И, окружив Старейшего, молчали.
Совет собрался, но кого-то ждали.

И вот торжественно Старейший произнес:
– Мы ждем тебя, Джон Ливингстон!
На середину круга выйди!
Прими позор перед лицом твоих собратьев!
Ты – изгнанник!
Ты изгоняешься из стаи, чайка-Джон!
И больше мы тебе не братья!
Ты легкомыслием попрал законы стаи!
Ты уронил достоинство свое!
Нам не дано постигнуть смысл жизни:
Непостижим он!
Нам дано одно:
Быть стаей! И быть ради стаи!
Поодиночке, вне единства мы – ничто!
Ты сам себя изгнал, держи ответ:
Кто против нас, того меж нами нет!

«Не может быть! – и ноги подкосились,
Обвисли крылья, зашумело в голове. –
Не может быть! Прорыв! Они ошиблись!»
– Собратья! – Джон воскликнул. –
Сотни лет
Мы ищем рыбьи головы у пирсов,
Но лишь сейчас понятно, наконец,
Зачем живем мы.
Быть счастливыми,
Свободными в полете, познавать
Себя и мир – вот жизни смысл!
И наименее виновен в легкомыслии
Тот, кто нашел значение жизни!
Окаменела стая: чайка
Совету возражать не смела!
– Ты нам не брат! – ответили все хором. –
Будь проклят, Джонатан, позором!

Остаток дней своих на Дальних скалах
Джон в одиночестве провел, но суть не в этом.
Он не жалел заплаченную цену.
И каждый новый день, встречая в небе,
Он совершенствовал себя в полетах,
Со стаей радость разделить надеясь.

И вот в один осенний вечер
Он встретил двух волшебных чаек,
Сияющих на темном небе.
Они летели совершенно без усилий!
И улыбались Джонатану.
– Кто вы?
– Мы твои братья, Джон. Лети домой!
– Но дом мой здесь, ведь я изгнанник.
– Неправда, Джон. Ты – наш Избранник,
Мы прилетели за тобой.
Ты здесь учился и окончил эту школу,
Настало время начинать другую.
Твой Дом и Стая – Там,
Лети же с нами!

Он понял все:
«Да, они правы.
Пора Домой, пора вернуться в Стаю.
Я должен летать выше».
– Я готов!
И бросив с неба взгляд прощальный,
Джон Ливингстон исчез в вечерней мгле,
Как те серебряные чайки…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

«Так это и есть небеса?
Я на небе?» – Джон улыбался.
«Как странно», – заметив,
Что перья его становились светлее,
И легче, и легче.
«Так надо, наверное», –
Себе он ответил.
Почувствовав силу и легкость движений,
Он с любопытством испробовал крылья.
– Счастливой посадки, Джон! – чайки исчезли,
Чтоб не смущать его.
Он растерялся.
Но вот облака, расступившись, открыли
Волнистое море внизу.
«Как похоже на наше оно», – он подумал. Но берег
Ему незнаком был.
Вдали
Группа чаек таких же лучистых
Свободно летала.
Еще одна стайка
Чуть дальше кружилась.
«Как мало здесь птиц,
А на небе, я слышал,
Должны быть их стаи и стаи. Как странно», –
Джон думал.
«Я трижды быстрее
Способен летать по сравнению с прежним,
Но я устаю. Почему? Ведь на небе,
Я слышал, не спят. Тогда где я?» –
Джон думал.

И новые дали и новые мысли
Рождали вопросы, искали ответы.
Но близился берег, и дюжина чаек
Иных
Серебрилась, навстречу взлетая.
Хотя ни одна не сказала ни слова,
Он чувствовал явно, что здесь ему рады,
Что дом его – здесь, и что здесь – его стая.
Так много всего пережил Джон сегодня,
Что он, приземлившись на берег, успел
Заснуть только…

Было одно несомненным:
Здесь жизнь посвящали огромному небу,
Стремлению взлететь еще выше и выше.
И Джонатан скоро забыл о том мире,
Где сам был забыт.

Как-то солнечным утром,
Присев отдохнуть после сложных занятий,
Вдвоем с Салливаном, наставником Джона,
О чем-то беседу вели.
«Нас так мало?
Где остальные чайки, Салливан?» –
Спросил беззвучно Ливингстон в одну из пауз,
На расстояние передавая мысли.
Все чайки здесь беззвучно объяснялись
На языке без криков и без брани.
– Ты знаешь, там, откуда прилетел я…
– Я знаю, Джон, – десятки тысяч чаек.
И только в твоей стае. А сколько стай?
Мне верным кажется единственный ответ:
Таких, как ты, открывших небо, птиц немного.
Во всем есть первые, а большинство
Земное любит притяжение еще.

Когда мы покидаем прежний мир,
Не обязательно взлетаем выше.
Свободен каждый выбрать только «свой»,
Себе подобный мир, где был бы дома.
Вот почему так много на Земле
Тех, кто вернулся, не найдя иного.
Ты представляешь, сколько жизней промелькнет,
Пока созреет первая догадка,
Пусть смутная, что жизнь – не поиск пищи
И не борьба за власть над стаей.
– Тысячи! Десятки тысяч, Джон!
Затем сто жизней, прежде чем поймем,
Что существует Совершенство.
Затем еще раз сто, пока найдем
В чем его суть. И как итог всего –
Впервые жить начнем согласно истине.
Таков всеобщий путь.
Ты испытал его сам, а сейчас
Внимательно следи за мной.
И снова
Они возобновили тренировку, кружась до вечера.

…Шли дни, сменялись луны,
Но Джонатан так и не понял этих слов.
В них не услышал он ответа на вопрос:
«Где он живет?»

Собравшись с духом,
Джон подошел к Старейшему: «Чианг, –
Спросил он, – разве этот мир
Не небеса?
Но где живу я?
В одном я жил когда-то…»
Было видно,
Как ласково Старейший улыбнулся,
Взглянул на Джонатана и ответил:
– Ты снова учишься. А наши небеса –
Совсем не место и не время.
Ты, кажется, летаешь очень быстро?

Волнение, нахлынувшее снова,
Сковало мысли. Не найдя ни слова,
С трудом кивнул в ответ.
Он знал, что в этом мире
Быстрей Чианга птицы нет!
Никто не мог в полете с ним сравниться!
И вот Старейший сам его заметил!
Его, здесь новичка. – Джон горд был этим!
– Я… люблю скорость, – вымолвил.
– Прекрасно!
Ты к небесам своим приблизишься тогда,
Когда исчезнет сама скорость для тебя.
Число – предел, а совершенство – небеса.
Ты меня понял, Джон?

Остались лишь слова – Чианг исчез,
Но в ста шагах
Вдруг появился, вновь пропав.
Слова еще звучали, а Старейший
Уже стоял на прежнем месте.
Джон клюв открыл от изумления,
Почувствовав, как радостный азарт
В его глазах
Взорвался ярким блеском.

…Давно считала свои звезды ночь.
– Я был везде, где проникала
В пространстве мысль, –
В морскую глядя даль,
Старейший продолжал неторопливо. –
Поверишь – будет!
Вера – это сила, нас окрыляющая.
Знаешь, Джонатан,
Я часто думаю: как странно, –
Те чайки, что во имя путешествий
Отвергли совершенство,
Никогда
И никуда не улетают! – Где им,
Копушам!
Только те,
Кто жертвует собой для совершенства –
Они одни летают по Вселенной,
Как метеоры!

Старая луна
Прищурилась, как мудрая сова,
И задремала безучастно.
– Жизнь одна
И вечна, Джон! Но делится она
Границами. Мы странники миров,
Среди которых существует мир созвездий;
Мир первых крыльев и мир первых слов;
Полета мир; мир вдохновения
Огромный очень; и мир красок;
Прекрасных звуков; мир цветов;
Мир точных знаний и умений;
Мир доброты и мир любви.
Познай любовь, Джон.

Наставления
Открыли ему новый
Мир.

Самозабвенно день за днем
Тренировался Ливингстон,
Но все было напрасно. С места
Не сдвинулся даже на дюйм.
Казалось, понял суть прекрасно:
Увидеть истинное «Я»
Как совершенное создание,
Свободное от оков тела;
Как мысль, лишенную предела;
Как ненаписанные числа
В пространстве, где одновременно
Они везде.
– Забудь о теле! –
Твердил Чианг. – Ты безграничен!
Ты – сама мысль! Забудь о крыльях!
Пойми одно: представь сначала,
Что прилетел, что ты на месте,
Где быть хотел. Забудь о теле.
Ты – мысль! Лети! Ей нет предела!
…Попробуй еще раз.

Однажды
Джон Ливингстон, закрыв глаза,
Сосредоточился и вдруг
Все понял: «Чианг прав! Конечно,
Я совершенным сотворен,
Я – Чайка! И я безграничен! –
И радость подняла волной его. – Я…».
«Хорошо, Джон! Хорошо!» – звучало рядом.
От волнения
Он сбился и открыл глаза.

Два желтых солнца-близнеца
Пульсировали в ореолах
На незнакомом небе. «Где мы?» –
Джон потрясен был. А Чианг,
Казалось, ничего и не заметил.
– Ты наконец-то понял, – он сказал. –
Немного надо поработать с управлением,
Но главное ты понял, Джонатан!

– Чианг, где мы?
– Мы на планете
С зеленым небом, где пылает
Звезда двойная вместо солнца. Мы…
Крик затмил его слова:
– Могу! – восторгом взвилось в космос. –
Чианг, все получилось! Я могу!
– Конечно, можешь. Разумеется, Джон,
Можешь! –
Звучало в голосе Чианга торжество. –
Ты знал об этом! А иначе
Быть не могло. Пора теперь
Поговорить об управлении…

…Они вернулись в темноте,
В вечерних сумерках средь чаек,
Вновь появившись.
Ниоткуда!
Все с удивлением смотрели
На Ливингстона: рано утром
Он вдруг исчез, его не стало.
Пропал!
И снова появился с Чиангом вместе!
Лишь Старейший
Способен был летать как мысль!

Смущенный,
Джон переминался с растерянной улыбкой.
Он хотел
Скорей уединиться в тихом месте
И вновь слетать куда-нибудь еще.
– Тебе пора, – сказал Чианг. –
Ты можешь начинать работать
Над временем:
Летать в мир прошлого и будущего, Джон.
Тогда ты станешь подготовленным
К тому, чтобы принять одно из трудных,
Одно из самых дерзновенных и великих.
Ты будешь подготовлен к Высоте!
И ты поймешь Любовь и Доброту.

Удачи, промахи, ошибки и успехи
Чередовались пульсом. Дни летели…

И вот настал тот день,
Совсем обычный.
В рассветной дымке влажного тумана
Зевало еще море, просыпаясь.
Дышало сонно, глубоко и тихо.
И было белым, слившись с небом, где лежали,
Как в невесомости, раскинувшись во сне,
Немые острова.
Но распустилось
И зацвело алеющее солнце.
В туманной пелене свет растворило,
Окрасив волны с небом в золотистый,
В тот радостный оттенок, при котором
Все засияло, возвещая утро.
Родился новый день, совсем обычный,
Среди других таких же.

Только птицы
Сегодня никуда не улетали.
Молчали чайки, слушая Чианга,
Спокойно говорившего, прощаясь
Со всеми: он сегодня покидал их.
Он говорил и был таким прекрасным
В минуты эти.
В зареве рассвета светился сам –
От внутреннего солнца.
Прозрачно таял в его блещущем восходе
И, становясь в самом себе все ярче,
Вдруг вспыхнул ослепительным до боли
Сиянием…

«Джон! – эхо донесло. –
Пойми Любовь!».
Чианг исчез.

…Прошло
Пять лун с тех пор. Воспоминания
Из прошлой жизни,
Как прибой,
Настойчиво катили свои волны.
Пытались донести до Ливингстона
Какой-то смысл.
Он размышлял: «Возможно,
Там на Земле одна из чаек
Пытается понять природу крыльев,
В изгнании живет на Дальних Скалах.
О, если бы она узнала
Хоть сотую того, что мне известно.
Насколько бы продвинулась вперед
В познании истины!».

– Ты там изгнанник! –
Ему противоречил Салливан,
Который научился сам
Летать как мысль и помогал другим. –
Те чайки,
Они – внизу, настолько далеко,
Что не увидят твое небо. –
И добавил
Чуть грустно: – Если бы Чианг
Вернулся в старый мир, то где сегодня
Ты был бы сам?
И этот довод был убедительней всего,
И Джон остался.

Он снова занимался с новичками.
Но мысль о возвращении возвращалась
И приводила за собой воспоминания:
«Возможно, на Земле живут давно
Одна-две чайки, бросившие вызов,
Принявшие позор ради Полета.
Подумай: появись Чианг тогда
В изгнании моем на Дальних Скалах,
Насколько бы я выше взлететь мог!»
И он решился:
– Салливан, я возвращаюсь!
Не отговаривай. Твои ученики
Помогут заниматься с новичками.

В ответ вздохнул печально Салливан.
– Мне грустно расставаться, Джонатан. –
Вот все, что он сказал.
– Тебе не стыдно так говорить! –
Воскликнул в шутку Джон. –
Чем занимаемся с тобой мы день за днем?
И если дружба от условностей зависит,
Таких как время и пространство,
То мы сами,
Мы сами в миг разрушим наше братство,
Когда признаем их!

Тот рассмеялся.
– Ты помешался, Джонатан, – сказал он ласково. –
Но если
Кто и в силах показать
Хотя б одной душе там на Земле,
Как сотни миль охватывают взглядом,
То это будет Ливингстон.
До встречи, друг.
– До встречи, Салливан!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Сегодня юный Флетчер Линд
Был навсегда приговорен к изгнанию за то,
Что сделал легкий пируэт
Вокруг Старейшего.
«Я пошутил! Где справедливость?
Глупцы! Бескрылые пингвины! Пеликаны!
Бездонные желудки! – кипел Линд
В негодовании у Дальних Скал. –
Как вы не видите,
Что, научившись так летать,
Мы все прославимся! Да-да!
А кто не верит,
Я докажу вам! Погодите!»

И запнулся,
В себе услышав голос тихий:
«Линд, не сердись на них!
Тебя изгнав,
Они себе лишь навредили.
Когда-нибудь они узнают и увидят
То, что ты понял сам. Прости их
И помоги им».

«Я сошел с ума?
Что это значит? Что со мной? Я умер?» –
Мелькали мысли.
Вдруг увидел
Видение:
Совсем недалеко
Летела ослепительная Чайка!
Она
Была такая белая!
Скользила совершенно без усилий!
Линд онемел.
А добрый голос
Настаивал и требовал ответа:
«Линд! Флетчер Линд,
Хотел бы ты летать?».
Нельзя такому голосу солгать.
– Да, –
Робко шепнул Флетчер.

… Джон Ливингстон парил у Дальних Скал
И сверху наблюдал за юным Линдом.
Каким он в воздухе был ловким и подвижным!
Вот в залпе свиста только что мелькнул
Взъерошенным комком из серых перьев.
Взметнулся вверх,
Неточное движение –
И для него перевернулось все вокруг.
Напрасно извивались крылья,
Ища опору в небе. А когда
Он выровнялся, тяжело дыша,
Увидел, что летит намного ниже:
– Тупица я!
Я зря стараюсь, так не выйдет!
Джон снизился и подлетел к нему:
– Не торопись, попробуй плавно. Понимаешь?

… А через три луны у Джонатана
На Дальних Скалах стало семь учеников,
Изгнанников из стаи. Эти чайки
Летали ради радости полета.
Взвиваясь утром в небо, растворялись
В его просторах.
И при звездах возвращались,
Желая одного: закрыть глаза,
Заснуть скорее и приблизить завтра.
И вновь пьянящие полеты, скорость, высь!
А эти объяснения Джонатана –
Зачем они? Ведь все и так понятно:
Они летают, чтоб летать, – и в этом смысл.

– На самом деле каждый – это образ
Идеи всеобъемлющей Свободы.
Стремясь точнее выразить ее,
Я становлюсь настолько же свободным.
И безошибочность полета – это шаг,
К ней приближающий, –
Джон объяснял им. – Ваше тело
От клюва до хвоста – не что иное,
Как сама мысль. Разбейте только цепи
Привычек, страхов, тесных старых правил.
Ученики его слова воспринимали,
Как выдумку занятную, желая
Скорей заснуть, и, не дослушав, засыпали.

Прошла всего луна.
И как-то утром,
Когда они готовились вспорхнуть,
Джон вдруг сказал:
– Пора вернуться в Стаю!
Оторопели все на несколько минут…
– Мы не готовы! – крикнул Генри Кэлвин. –
Они не захотят нас даже видеть!
Ведь мы изгнанники!
И разве можно
Навязывать свое присутствие тому,
Кто не желает тебя видеть? Мы не вправе!

– Мы вправе быть какими созданы! – взлетая,
Ответил Джонатан и, сделав круг,
Чуть снизился над ними и добавил:
– Мы вправе все летать куда хотим!
Он развернулся в направлении стаи
И устремился к берегу один.

Ученики не знали, что им делать.
Закон их стаи настрого велел:
«Изгнанники не смеют возвращаться!».
И за двенадцать тысяч лет никто не смел.
Они стояли и растерянно следили,
Как удалялся белой точкой Ливингстон.

– А почему должны мы подчиняться
Законам стаи, из которой нас изгнали? –
Воскликнул Флетчер. – Если будет бой,
То, без сомнения, будет больше пользы
От нас сегодня там…

И в этот день
Два стройных ромба – восемь белых птиц –
Созвездием по небу пролетели
Над берегом Совета стаи. Замер берег…
Обыденные ссоры прекратились.
Внезапно стихло все. И восемь тысяч глаз
Вонзились в небо, не мигая, где скользили
Чарующе чудесные пришельцы.
А те невозмутимо опустились
И, как обычно, приступили
К анализу допущенных ошибок.
– Начнем с того, – заметил Джонатан
С усмешкой, – что вы появились
В строю, немного опоздав…

Как молния над стаей пронеслась
Одна и та же мысль: «Все эти птицы –
Изгнанники! И все они вернулись!
Но этого никак не может быть!».
Напрасно Флетчер опасался драки. Стая
Оцепенела…

«Ну и пусть изгнанники!
Подумаешь, изгнанники! Конечно,
Изгнанники все. Только интересно,
Где научились они так летать?» –
Раздался юный голос среди чаек.
А через час все члены стаи
Узнали, что Старейший приказал:
«Не обращать на них внимания!».
Он сказал:
– Тот, кто посмеет с ними говорить,
Станет изгнанником!
Нарушит Закон стаи
Тот, кто посмеет даже наблюдать!
Поэтому ученики везде встречали
Послушные закону спины.
Вызов принят!
Как это подзадорило занятия!

Так маленький и незаметный Мартин Уильям
Здесь с изумлением увидел,
Что он умеет делать чудеса,
Когда по небу разносились
Слова наставника: «Ты, Мартин, говоришь,
Что можешь целый день парить на месте,
Зависнув в воздухе?
А ну-ка докажи!
Попробуй доказать нам всем. Лети!».
И Мартин, плавно выгнув крылья,
Располагал все перья на них так,
Что при малейшем ветерке мог подниматься
До облаков,
И там парить часами.
Способный к пилотажу Флетчер Линд
Здесь превзошел себя, творя такое,
Что невозможно было разобраться,
Где он, где его крылья, и где крики,
Азартно падавшие в море отовсюду.

Джон постоянно был с учениками.
Показывал, подсказывал, старался
Направить их, летая вместе с ними.
И ночью, и при облачной погоде,
И в бурю, когда птицы жались к скалам,
Бессильно злясь на ветер.
Время шло.
Теперь ученики после занятий
Внимательнее слушать научились,
С трудом улавливая странные понятия.
А по ночам вокруг учеников
Тихонько создавался круг пошире
Из любопытных чаек, что часами
Стояли, слушая беседу в темноте,
Под утро незаметно исчезая,
Чтоб не увидели соседи.
Прошел месяц…

И вдруг ужасное событие
Всю стаю потрясло:
Одна из чаек
Посмела пересечь черту Закона!
Она заговорила с Белой Птицей,
Сказав ей, что желает научиться
Летать! О ужас!
Этим словом
Она себя навечно заклеймила позором!

А на следующую ночь
От стаи отделился Кэрк Мейнард,
Который, ковыляя, волочил
Опущенное левое крыло.
И к Джонатану подойдя,
Упал у ног его, промолвив едва слышно,
Словно прощался с жизнью:
– Помоги мне…
Я так хочу летать!
– Взлетай со мной,
Не будем терять время.
– Ты не понял,
Крыло… Я не могу его поднять.
– Запомни, чайка: ты свободен!
Ничто тебе не может помешать.
Это – Закон. Закон Свободной Чайки.
– Ты говоришь, что я… могу летать?
– Я говорю, что ты свободен!

Так же просто,
Так же легко, как прозвучавшие слова,
Мейнард, расправив без усилий крылья,
Поднялся в воздух что-то бормоча.
А через несколько секунд вся стая
Была разбужена: «Я вновь летаю! Я могу летать! Вы слышите?!».
И на рассвете сотни чаек
Столпились, окружив учеников.
Их любопытство заглушило страх веков.
Им безразлично стало, видят или нет их.
Растаяли, как иней, все запреты.
Слова над стаей разносились, и ловила
Она их, затаив дыхание. А Джон,
Он говорил о счастье, о полете,
И о природе чайки быть свободной…

Однажды утром в разговоре с Ливингстоном
Линд заявил:
– Ты Сын Великой Чайки!
Так в стае говорят. А если нет,
То ты опередил на тысячу лет
Всех нас и свое время.
Джон вздохнул:
«Вот они идолы непонимания:
Ты – или дьявол, или бог».
И, посмотрев на Линда, произнес:
– Попробуй-ка подумать основательней.

Тот размышлял:
– По-моему, … полеты
Подобные всегда были возможны,
Но кто-то самым первым должен был
Открыть их, показав другим.
И время здесь, как будто, ни при чем…
Мы, может быть, опередили моду,
Привычные об этом представления? –
Опередили представления о полете!

Они поднялись в воздух.
– Что ж, неплохо, –
Сказал, перевернувшись на крыло,
Затем на спину, Джонатан. – Это получше,
Гораздо лучше, чем обгонять время.

Несчастье к ним пришло через неделю.
Линд, обучая группу новичков,
Показывал приемы управления
При скоростном полете.
Вниз нырнув,
Он серой змейкой промелькнул,
Когда увидел на своем пути птенца,
Вспорхнувшего, наверное, впервые,
Еще неловко…

На мгновение
Остановился мир для Линда. Все вокруг
Зависло в неподвижности. И Флетчер,
Успел под тень скалы свернуть.

Удар…
И тьма, как кованая дверь,
В какой-то мир ужасный приоткрылась.
Там было одиноко и тоскливо,
Отчаянно тоскливо – только тьма
И жуткий страх, удушливый и липкий.
Линд закричал…

Затем он плыл куда-то,
Все забывая, вспоминая снова,
Вновь забывая, когда вдруг услышал
Далекий, но ему знакомый голос.
Такой же точно, как и в первый раз тогда,
При встрече с Джонатаном Ливингстоном:

«Линд, мы пока не изучали
Полеты через скалы, по программе
Нам предстоит заняться этим позже».
– Ливингстон!
– И он же Сын Великой Чайки.
– Но скала!
И неужели я еще не умер?
– Хватит, Флетчер!
Твои вопросы говорят, что ты – живой!
Но перешел на иной уровень сознания.
Ты изменился – только и всего.
И можешь выбирать сейчас: остаться
Или вернуться к нам.
Решайся, Флетчер!

Старейшины надеялись и ждали
Чего-нибудь подобного, оно
Так своевременно случилось…
– Как мне выйти?
Я так хочу обратно, Джонатан!
– Прекрасно, Линд! Мы,
Помнишь, говорили,
Что тело – это мысль.
Сосредоточься!
Заставь себя вернуться, прилететь,
Ты – жив!
И Линд открыл глаза,
Расправил крылья, оглянулся и увидел
Подножие скалы, где он лежал
Среди столпившихся и зло кричавших чаек,
Пришедших в ужас, когда он пошевелился.
– Он жив!
– Он умер и жив снова!
– Сын Чайки оживил его крылом!
– На то способен Сын Великой Чайки!
– Нет, говорит, не Сын!
– Тогда он дьявол!

«Он – дьявол! Это дьявол к нам явился!
Явился, чтобы стаю погубить!» –
Единым воплем завывало среди птиц.
И, наконец, сорвался ураганом
Рев общей глотки: «Дьявол! Дьявол!».
И восемь тысяч раскаленных глаз,
Налитых кровью, жаждущих расправы,
Прицелились…
– Не время ли на время
Расстаться с ними? – Джонатан спросил.
– Пожалуй, да, – ответил Флетчер.
В тот же миг
Они стояли в полумиле
От той скалы и разъяренных птиц,
Чьи клювы в пустоту вонзились.

Растаяли в прозрачной синеве
Иголки звезд.
Ночь уходила.

Линд рассуждал:
– Ты как-то говорил
О любви к чайкам, Джон,
Давно, при первой встрече…
Возможно ли любить того,
Кому ты враг, кто копит зло?
Мне их простить? Да никогда!
И все забыть? Да ни за что!

– Стоп, Флетчер, стоп!
Хаос ума –
Исток безумства: гнева, зла, войны.
Отчаяние в выборе пути
Прет напролом, все сокрушая,
И разрушается сопротивлением. Ложно зло!
Зло – лишь заблудшее добро.
Освободись от заблуждения,
Ищи путь истины! На нем
Все откликается добром.
Безумство и свирепость этих птиц –
Кошмарный сон их истинной природы.
Она проснется и придет в себя.
Буди ее, ту Чайку, что живет
В любом из нас! Во всех она – одна,
К самой себе летящая. Когда
Ты, наконец, поймешь меня?

Я вспомнил, кстати, что совсем недавно,
Приговоренный навсегда к изгнанию,
Ты был готов расправиться над стаей,
Создав на Дальних Скалах местный ад,
В надежде личной мести. Тот же Флетчер
Сейчас ведет птиц в небо.
Вздрогнул Флетчер:
– Что значит: я веду? – Ты наш наставник
И ты не можешь нас покинуть!
– Почему?
Ты сам способен путь к себе найти,
Способен сам подняться к Флетчеру Линду,
Могучему и подлинному. – Он
Наставник твой, в тебе самом.
Стремись к Нему, сравняйся с Ним!
Будь счастлив Линд!

И после этих слов
Джон вспыхнул ярким светом
И растаял…

…Не помнил Флетчер, сколько там стоял,
Надеясь вновь увидеть Джонатана.
Но слезы высохли,
И он вернулся в стаю,
Где его ждали новички
Нетерпеливые и с глупыми глазами:
«Где наш наставник? Сколько можно ждать?».
Линд приземлился, крики стихли.
Все с любопытством вытянули шеи,
Готовясь слушать. Он заговорил:
– Начнем с того, что вы должны понять
Природу чайки как Свободу.
Ваше тело
От кончика крыла и до другого,
От клюва до хвоста – не что иное,
Как сама мысль в телесной форме.

«Ну и ну! –
Насмешливо смотрели на него. –
Такое объяснение не поможет
Петлю нам сделать!».
Линд вздохнул,
Вдруг осознав, что в Ливингстоне
Было не более чем в нем:
– Начнем с Горизонтального полета!

«Так, Джонатан? – подумал он. –
А время и пространство – только школа,
Где мы взрослеем. И придет мой час,
Когда я появлюсь из поднебесья
На берегу твоем и свой урок
Тебе сдам на «отлично»!».

– Марш! Вперед! –
В восторге Линд рванулся в воздух,
Но, вспомнив об учениках,
Придал себе солидность и серьезность,
И улыбнулся, осознав,
Как следует ему себя вести:
Ирония добра – вот та оценка
Тем, кто еще в пути.

© Richard D. Bach, 1970
© Ю. Родман, перевод, 1974
© С. Смирных, поэтическое переложение, 1976