Исправленный и дополненный вариант статьи: Смирных С.В. Культ как спекулятивный момент религии // Мистико-эзотерические движения в теории и практике. История. Психология. Философия: Сб. материалов Второй международной научной конференции / Под ред. С.В. Пахомова. СПб.: РХГА, 2009. С.46–56.
Статья отмечена специальным дипломом Библейско-богословского института св. апостола Андрея на конкурсе «Научные и богословские эпистемологические парадигмы», 16 ноября 2007
I
Согласно Гегелю, философское (положительно-разумное) мышление является «истиной всех способов сознания» (2, 39) — поэтому научное образование индивида включает все необходимые ступени феноменологии духа. Их последовательность нельзя аскетически прервать. Иначе духовно-необходимый опыт, не пережитый лично, будет навязан извне в отчужденной форме позитивного свидетельства другого, мертвой объективности «книжного» представления, порождая рассудочный дуализм (например, теоретического и практического). А неудовлетворенная достоверность себя, своей истинной самости так и останется лишь моральным отношением. «Такова, — пишет Гегель, — точка зрения, присущая нашему времени», которая есть «кульминационная точка субъективности», «рефлексия в своей завершенности», «абстрактная, формальная субъективность» (7, т.I, 352-355). Гегель подчеркивает, что эта «лишенная содержания точка зрения вообще исключает возможность религии»; «здесь не может быть религии, подобно тому, как ее не может быть и в том учении, которое основывается на чувственном сознании» (там же, 356). Потому что для них «наивысшее — ничего не знать ни о Боге, ни об истине, а вследствие этого люди не знают и что такое право и долг» (там же, 355).
Таков, по словам Гегеля, «рациональный подход к религии, который <…> постигает Бога как абстракцию» — как представление, т.е. только теоретически (7, т. I, 228). Он пишет: «Это есть реформированное бездуховное представление, только воспоминание о прошлом, а не божественное присутствие, не действительная духовность» (7, т. II, 320-321), которая была бы достоверностью духа. Точно такое же представление можно иметь, например, о содержании кулинарной книги: знать его теоретически и наслаждаться им лишь в воображении, ни разу практически ничего не приготовив (там же, 237). Как утверждает Гегель, произошла историческая профанация религии (7, т. I, 234; т. II, 320, 332).
Главная проблема заключается в том, что не задаются вопросом снятия конечной субъективности. Наоборот, упрямо продолжают сохранять положительное отношение к ее природной единичности и удерживают «непосредственную, незавершенную негативность Я от его отрицания» (7, т. I, 354). Гегель пишет: «Непосредственность знающего субъекта не исчезает, но субъект сохраняет свое конечное для себя бытие» (там же, 373).
Рассудочное мышление запутывается в противоречиях, например, абстрактной односторонности теоретического и практического. «Первое содержит всеобщность без определенности, второе — единичность без всеобщности» (8, т. II, 23). Метафизика как «первое отношение мысли к объективности» как раз и содержит такое неопределенное в самом себе абстрактно-всеобщее представление, которое «не переходит к особенности» (там же, 21). А стремление определить эту абстракцию приводит к эмпиризму — «второму отношению мысли к объективности» — другой крайности, содержащей единичность без всеобщности. Здесь «особенное содержание находится <…> вне всеобщего, и, следовательно, <…> разрознено, разбросано, не имеет в самом себе необходимой связи и именно поэтому носит лишь конечный характер» (там же, 21).
Потеряв надежду разрешить противоречие с помощью индукции и аналогии, рассудок возвращается к «системе качелей» непосредственного знания (7, т. I, 345), «страстному стремлению» пустой субъективности. Таково, по Гегелю, «третье отношение мысли к объективности», которая «понимает мышление как постижение только особенного» и «объявляет, что оно не способно постигнуть истину» как конкретную в себе всеобщность (8, т. I, 185). Субъективный принцип достигает здесь своего предельного завершения, «кульминационной точки субъективности». Во-первых, он отнимает у рассудка статус всеобщности и признает его лишь конечным способом. Во-вторых, его не удовлетворяет достоверность внешнего опыта, которая ограничена лишь сферой единичного.
Непосредственное знание, пишет Гегель, «отвергает все методы» и «поэтому отдается дикому произволу фантазии и заверений» (8, т. I, 200-201). Эта точка зрения просто отбрасывает сферу всякого опосредствования и тем самым возвращает «познание к его первым элементам». Однако, подчеркивает Гегель, «единство интеллекта и созерцания, в-себе-бытия духа и его отношения к внешнему миру должно быть не началом, а конечной целью, не непосредственным, а произведенным единством» (8, т. II, 18). Но до этого дело и не доходит, потому что непосредственная субъективность судорожно держится за абстрактное тождество, утвердительное отношение к себе как единичному Я. Таким образом, непосредственное знание само себе противоречит: страстно желая единства с бесконечным объектом (Богом), оно не хочет отречься от своей конечной самости и гетерономной воли. Как пишет Гегель, «отказаться от своей конечности и достигнуть потустороннего было бы одним и тем же. Желание не достигнуть его и сохранить себя идентично» (7, т. I, 343).
Впрочем, сама по себе отрицательная тенденция непосредственного знания, его всеобщая неудовлетворенность (3, т. I, 622, 640) и стремление к истинному способу уже и указывает на разрешение проблемы — абсолютное отрицание всей сферы рассудка посредством трансформации самой субъективности.
II
Таковым отрицанием и выступает культ. Он есть опыт исчезновения противоположности в конкретном единстве, в котором преодолевается изоляция единичного Я — этого абстрактного тождества рассудочной самости. Такое опосредствование есть аспект воли, а не одного только теоретического отношения. Потому что культ содержит в себе определенность объективного духа — опосредствование через «нравственное послушание и служение», которое практически преобразует и возвышает личность до сознания разума, достоверности истины.
Следует кратко рассмотреть моменты этого опосредствования – достоверности и представления. Достоверность имеет дело с наличным бытием, которое не требует доказательства. Предмет опыта непосредственно есть, выступает как сущее — как факт сознания. Высшую форму такой достоверности себя сознание находит в активности живого. Однако индукции опыта недостает всеобщности и необходимости, в нем имеет место лишь явление. Поэтому диалектика достоверности впадает в бесконечный прогресс.
В сфере духа достоверность выступает в форме интуиции, вдохновения, откровения. Художественный образ и внутреннее созерцание веры настолько овладевают духом, что определяют его «как чуждая ему сила» (8, т.3, 385). Эта властвующая над субъектом сила непорочно порождает в его духе свою свободную жизнь и имеет личное самосознание, например даймония, ангела (1, кн.1, 125). Во всех религиях известно поклонение этой вызывающей изумление и почтение свободе жизни, как в природе, так и в самом духе. Это есть отношение признавания в духе другого самосознания. Однако достоверность не выходит за пределы субъективности.
Напротив, представление отрицает субъективность достоверности и фиксирует в языке только существенный момент опыта — тождество. Такова эмпирическая всеобщность процесса восприятия: сканирования существенной связи множества наблюдений опыта в виде общего графика или уравнения (закона) X=Y. Призвание мыслящего рассудка и состоит в таком поиске бесконечного числа уравнений, образующих его «картину мира» – агрегата гетерономных законов, довлеющих над субъективностью. Эта сфера несвободы есть царство абстрактного тождества и субъективного соответствия ему – правильности.
А поскольку такое абстрактное всеобщее лишено достоверности факта (т.е. личного свидетельства, удостоверения), то представление всегда вынуждено уверять, заверять, верить и бесконечно доказывать, что его содержание — это не химера абстракции, но оно есть на самом деле или, во всяком случае, должно иметь наличное бытие хотя бы в форме «светлого будущего». К тому же отрицание чувственного в представлении еще не завершено, поэтому, по словам Гегеля, «чувственность и борьба с ней необходимы представлению, для того чтобы оно могло существовать» (7, т.1, 316). Представление вынуждено постоянно прибегать к достоверности, чтобы определить свою абстрактную всеобщность.
Представление всегда подразумевает чувственное содержание как видимость всеобщего, т. е. приблизительный пример, аналогию или метафору. Гегель поясняет: «Например, “сын”, “рождение” — лишь образы, заимствованные из природных отношений, и нам совершенно ясно, что их не следует понимать в их непосредственности» (7, т.1, 316). Однако сама диалектика представления состоит в стремлении к такому всеобщему, которое бы содержало в себе момент достоверности своего иного, обособление в самом всеобщем.
Оба момента неразрывно связаны друг с другом. Достоверность стремится к всеобщности, а мышление – к достоверности «этого», причем должно быть удовлетворено требование обоих определений в их конкретном единстве. Единичность достоверности должна получить всеобщность мышления, чтобы стать интеллектуальным, мыслящим созерцанием, абстрактная же всеобщность представления должна стать в себе конкретной. Созерцание должно стать мыслящим, а мышление – созерцающим, т.е. спекулятивным. Объект должен обрести субъективность жизни и духа, определяющей себя как самоцель, а внешняя рефлексия должна стать в самой себе созерцающей по отношению к безусловной свободе своего всеобщего объекта (4, 432).
Напомним, что «Феноменология духа», или наука опыта сознания, имеет своим предметом круг необходимости двух моментов опыта — достоверности и истины. Во-первых, их непосредственное единство в начале науки опыта сознания; во-вторых, их взаимное опосредствование через ряд своих особенных форм; которые, в-третьих, снимают себя в конкретное тождество истины и достоверности — форму понятия, т.е. форму постижения бесконечного. В этой абсолютной форме «достоверность стала равной истине», так же как и «истина стала равной этой достоверности», — делает вывод Гегель (2, 39; 4, 428). В «Науке логики» достоверность и истина, субъективное и объективное, бытие и мышление теряют видимость их независимости друг от друга.
Напротив, в конечном способе мышления истина и достоверность обособлены друг от друга. Это либо достоверность без истины, т.е. единичность без всеобщего, чем и является слепой произвол эмпиризма вообще, т.е. пресловутой практики. Либо это истина без достоверности, т.е. всеобщее без единичности. Такова всеобщность представления, которое, будучи абстрагировано от опыта, не имеет собственных определений. Поэтому представление постоянно попрошайничает у эмпирии, заимствуя из опыта все свои определения, чем, собственно, и занимался диамат. А поскольку представление как таковое лишено достоверности (т.е. личного свидетельства, собственного удостоверения), то представление всегда вынуждено уверять, заверять, верить, что его содержание — это не химера сознания, но оно есть на самом деле или, во всяком случае, должно иметь наличное бытие хотя бы в форме «светлого будущего». И пока вы верите в это — вы атеисты, научные коммунисты и прочее и прочее. Одним словом, представление и вера неотделимы друг от друга.
Этот недостаток представления восполняет культ — форма признающего самосознания абсолютного духа, т.е. личное свидетельство свободы иного самосознания в своем духе. Как пишет Гегель, «двойственность Я и их взаимное признавание, которое есть абсолютный дух <…> Это — являющийся Бог среди тех, кто знает себя как чистое знание» (4, 360-361). «Выражению “культ”, — пишет он, — обычно придают лишь ограниченное значение, понимая под культом лишь внешние, публичные действия и не придавая большого значения внутренней деятельности души. Мы же будем под культом понимать такую деятельность, которая <…> восстанавливает единство с абсолютным и есть тем самым существенное внутреннее преобразование духа и души <…> как чисто внутренний процесс, как последовательность ступеней в деятельности души, вообще как движение, которое происходит и должно происходить в душе» (7, I, 257). Культ есть практический момент религии: техника, методика, способ «умного делания», ведущий к снятию противоположности духа в самом себе. Религиозный культ выступает такой разумной формой достоверности всеобщего. По словам Гегеля, здесь «субъект познан как бесконечная достоверность духа для самого себя, как вечность духа <…> Этот в себе бесконечный субъект – его предназначенность для бесконечности есть его свобода – выступает как свободная личность» (7, т.2, 322).
Культ сразу начинает с противоположности субъекта и его абсолютного объекта. Это есть практическое отношение, в котором субъект посредством своей деятельности снимает свою противоположность в единстве с Богом. «Здесь прекращается простое рассмотрение истории, субъект сам вовлекается в процесс, он чувствует боль зла и своего собственного отчуждения», — пишет Гегель (7, т. II, 293). «Так называемые доказательства бытия Бога, исходящие из конечного бытия, выражают это возвышение и представляют собой не изобретение искусной рефлексии, а собственные, необходимые опосредствования духа» (8, т. I, 194). Это сторона субъективной свободы (7, т. I, 371). Это есть практическое преобразование личности, которая испытывает, по словам Григория Паламы, «неописуемые таинственные энергии Духа, которые действуют в живущих по Духу и обнаруживают себя деятельно, а не доказываются рассуждениями» (9, 69-76).
Именно волевой момент культа — аскеза — «дисциплина послушания» задерживает «блуждание ума» и образует апофатический перерыв, паузу бесконечного ряда предикатов дискурсивного мышления. «Траектория» рассудка, который привычно сканировал бесконечность особенных предикатов, — эта траектория внешней рефлексии прерывается. Парадоксальный эффект мистического опыта (аристотелевское «удивление») отменяет привычный алгоритм представления. Изумление от созерцания «чуда» настолько поражает, что вызванное этой достоверностью потрясение подавляет привычный способ внешней рефлексии. Этот перерыв изменяет сам способ духа, который сосредотачивается теперь на самом себе. Именно это «обращение» имел в виду Гегель, утверждая, что прогресс дискурсивного мышления «задерживается» спекулятивным содержанием и отражается назад (4, 34). Внешняя рефлексия снимается в способ внутреннего созерцания.
Религиозный культ подавляет активность восприятия и открывает альтернативный (внутренний) способ созерцания. «Поскольку под созерцанием, — пишет Гегель, — понимают не только чувственное, но и объективную тотальность, оно есть интеллектуальное созерцание, т. е. имеет своим предметом <…> идею» (2, 560). Религиозный опыт трансформирует природную чувственность, отнимая у рассудка его эмпирическое условие. Происходит преобразование способа сознания и самосознания личности.
Религиозное обращение достоверно переживают как потрясение, открывающее необычные свойства, так называемые дары Святого Духа. Как полагает Гегель, «во все времена бесконечная вера и доверие делали калеку ходящим, глухого — слышащим и т. д. В основе современного неверия во власть духа над природой лежит суеверие, ложная вера в так называемую силу природы, и в ее самостоятельность по отношению к духу» (7, т. II, 310). Религия всегда знала об этом и научилась искусственно создавать драматические условия обращения. В этом и состоит назначение культа: из человека непосредственного через умирание в нем природного сделать человека духовного (Фил. 3:20-21). Культ становится институтом трансформации личности, практикой духовного образования. Это уже не отношение к внешнему «другому», а к себе самому как другому себя, отрицание своей неистинности. Это есть «внутреннее обращение и превращение». (7, т. II, 291).
Однако простота духовной достоверности культа сама еще пребывает только внутри себя, оставаясь лишь невыразимым блаженством единения с Богом. По словам Гегеля, такая «жизнь ради примирения должна быть и оставаться неразвитой, концентрированной в себе» (7, т. II, 323). В этом способе единичное Я снято до подчиненного момента. Определения духовного созерцания — образы и вербальные предикаты — не могут быть «моими» (фантазией и представлением), но должны иметь в моем духе «непорочное порождение» — форму свободного самоопределения независимого от меня духа. Гегель утверждает, что «в религии в себе и для себя сущая идея должна быть положена только сама собой, а не мной» (7, т. I, 356).
Внутренний мир принимает форму самосознания: дух в самом себе противостоит другой, объективной в нем личности. Как пишет Гегель, это — «двойственность «я» и их «взаимное признавание, которое есть абсолютный дух <…> Это — являющийся Бог среди тех, кто знает себя как чистое знание» (4, 360, 361). «Содержание духа становится здесь объективным, как в сознании, и в то же время субъективным, как в самосознании» (8, т. III, 42). На важности этого внутреннего свидетельства настаивала и Реформация. «Простое учение Лютера, — пишет Гегель, — заключается в том, что это (das Dieses), бесконечная субъективность, <…> Христос, никоим образом не присутствует» как что-то внешнее и не есть лишь только представляемое. Но он есть «сознание, относящееся к чему-то действительному, которое не есть чувственное» (5, 387-388; 7, т. II, 320).
III
Объективное мышление являет себя в стихии духа как свободный дух, живой Бог во мне. По словам Гегеля, «в культе мы обретаем это высшее абсолютное наслаждение — в нем участвует чувство, в нем принимаю участие я, моя особенная личность. Культ есть, таким образом, достоверность абсолютного духа» (7, т. I, 379-380).
Философское (спекулятивное) мышление затем вновь восходит к этой свободе абсолютного духа. К божественной любви здесь прибавляется еще и блаженство высшего понимания абсолютной истины, которая есть лишь для истинного мышления. Эта любовь к мудрости, по словам Гегеля, есть «бытие в мышлении, самонаслаждение и созерцание». Это «радость созерцания себя в абсолютной сущности» (2, 406). Именно этот момент имел в виду Гегель, отмечая, что, начиная с Сократа, впервые появляется «бесконечная субъективность, свобода самосознания» (1, кн. 2, 34).
Дело в том, что античная Греция еще не знала субъективной свободы: «Военачальник или сам народ еще не принимал на себя ответственность за решение», отдавая его внешнему факту — приметам, жребию, пророчеству оракула (1, кн. 2, 64). «Как и вообще, — замечает Гегель, — оракулы нужны всюду, где человек еще не знает своей внутренней жизни <…>, чтобы черпать свое решение из самого себя» (там же, 64). И таким «центральным пунктом всего всемирно-исторического поворота, составлявшего сократовский принцип, является то, что, вместо оракулов <…> субъект взял на себя акт принятия решения» (там же, 66). Здесь можно напомнить полемику Сократа и Платона с софистами, по мнению которых философия есть лишь субъективная деятельность. Вопреки софистам они настаивали на том, что «продуцированное мышлением объективное <…> стоит выше всяких частных интересов и склонностей и является властвующей» над субъектом силой» (1, кн. 2, 35). Эта объективная в духе свобода содержания имеет форму единства моментов сознания и самосознания: «Содержание духа становится здесь объективным, как в сознании, и в то же время субъективным, как в самосознании» (7, т. III, 42). Но поскольку это «обращение» духа в себя было первым, оно имело еще характер переходной ступени, на которой мышление выступило в духе для себя как свободная самость, автономный внутренний интеллект — оракул, дающий советы. (1, кн. 2, 66).
По словам Гегеля, «даймоний Сократа стоит <…> посредине между внешним откровением оракула и чисто внутренним откровением духа; он есть нечто внутреннее <…>, он есть особый гений, отличный от человеческой воли, но еще не ум и произвол самого Сократа» (1, кн. 2, 66). Гегель уточняет: «Гений Сократа есть не сам Сократ», а «его оракул», другая самость, которая не есть что-то внешнее (там же, 63), но достоверна в духе. «В даймонии Сократа мы <…>, должны видеть состояние, действительно имевшее место, и оно замечательно тем, что не было болезненным, а необходимо требовалось стадией сознания Сократа» (там же, 66). Это ступень перехода к точке зрения свободного духа, знающего себя как всеобщая субъективность, которой принадлежит «последнее решение» (6, 323). Она есть «выносящая суждение сила», априорно определяющая из себя, «что есть добро» (там же, 180). Тем самым «Сократ перенес истину в решение внутреннего сознания» (1, кн. 2, 66), установив этим новый принцип: «абсолютное есть само мышление». Гегель пишет: «Сократ выражает сущность как всеобщее Я, <…> свободное от существующей реальности, свободное от единичного чувственного сознания» (там же, 34). Это опыт откровенияв духе (1, кн. 2, 63; 8, т. III, 393).
Всемирно-историческое значение имеет только сам этот способ свидетельства в духе, а не то или иное особенное содержание. Важно лишь то, что такое отношение «совершенно необходимо» (1, кн. 2, 63), потому что, подчеркивает Гегель в другом месте, «философия не может существовать без религии, а содержит ее внутри себя» (8, т. I, с. 66). Без усвоения сократовского опыта развитие личности будет неполным. И это уже составляет философский аспект педагогики.
Касаясь новейшего времени, следует сказать, что подобно тому, как античные греки знали свою свободу только как природную, данную им от рождения, так же и современная ступень самосознания духа отождествляет личность с биологической индивидуальностью. И, кажется, пришло время снова вернуться к истинному самосознанию — априорной свободе духа, его независимости от чувственного. Внешняя необходимость такого возвращения к точке зрения Сократа обусловлена противоречием между рассудочным способом принятия решений на основе восприятия и внешней рефлексии и информационной перегрузкой. Ускоряющийся темп объективного духа в условиях дефицита времени требует интуитивно-мгновенного способа принятия решений «с первого выстрела». Тогда как природная субъективность давно уже переступила меру своего опыта, столкнувшись с трансцендентным для нее масштабом глобальных проблем. Этот, казалось бы, гносеологический момент проявляется в виде практической беспомощности рассудка, угрожающей самому существованию человека. Вопрос стоит уже о нашем спасении. И хотелось бы надеяться, что выход уже найден.
***
В этой связи стоит обратить внимание на открытие В.М. Бронниковым метода «альтернативного, или прямого видения». По сути это тот же самый способ личного гения-оракула, который проявляет себя как внутренний «компьютер» духовного интернета, правда, несоизмеримый по своим интеллектуальным возможностям, чем привычное для нас «железо» (10). Речь идет о виртуальном посреднике воли — «выносящей суждение силе», — позволяя, например, дистанционно диагностировать и одновременно реально воздействовать независимо от расстояния. Мышление и воля, рефлексия и созерцание совпадают в этом способе разума, удерживая содержание «объективным, как в сознании, и в то же время субъективным, как в самосознании». Эта ступень обращения духа в себя может стать промежуточной формой воспитания действительного субъекта формации абсолютного духа — свободной личности.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн.1 – 3. СПб.: Наука, 2006.
2. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. СПб.: Наука, 2002.
3. Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет: в 2-х т. М., 1972.
4. Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа // Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Т. IV. М., 1959.
5. Гегель Г.В.Ф. Философия истории // Гегель Г. В. Ф. Сочинения. Т. VIII. М., 1935.
6. Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990.
7. Гегель Г.В.Ф. Философия религии: в 2-х т. М., 1976.
8. Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук: в 3-х т. М., 1977.
9. Григорий Палама. Святогорский томос // Альфа и Омега. М., №3 (6), 1995.
10. Метод Бронникова В.М. URL: https://yadi.sk/d/R6xutKcN32DCzc
