Смирных С.В. Шарль Луи Монтескьё и эпоха AI
Шарль Луи Монтескьё открыл движущие принципы республики, деспотии и монархии (О духе законов): «Различие между природой правления и его принципом в том, что природа его есть то, что делает его таким, каково оно есть; а принцип — это то, что заставляет его действовать. Первая есть его особенный строй, а второй — человеческие страсти, которые двигают им. Но законы должны в такой же степени соответствовать принципу каждого правительства, как и его природе. Итак, надо найти этот принцип».
1. Глава XIX. Мотив деспотии — страх раба: «Умру, если ослушаюсь! Умру, если ослушаются меня! Моя жизнь превыше всего!» Кстати, мотив христианина Др. Рима уже другой: «Умру, но обет превыше всего!» (хотя Петр трижды отрекся). Монтескьё: «В деспотических государствах природа правления требует беспрекословного повиновения, и, раз воля государя известна, все последствия, вызываемые ею, должны наступить с неизбежностью явлений <…> Человек есть существо, повинующееся существу повелевающему. Здесь уже нельзя ни выражать опасений относительно будущего, ни извинять свои неудачи превратностью счастья. Здесь у человека один удел с животными: инстинкт, повиновение, наказание. В добродетели оно не нуждается, а честь была бы для него опасна. Безграничная власть государя переходит здесь целиком к тем, кому он ее поручает. Люди с большим самоуважением могли бы затевать в таком государстве революции, поэтому надо задавить страхом всякое мужество в людях и погасить в них малейшую искру честолюбия». Этот принцип был «своим» и для подданных (данников) СССР и в настоящем правлении: «Потеряю всё (карьеру, собственность, свободу), если ослушаюсь!»
2. Глава XVII. Мотив монархии — честь сословия: «Умру, но честь превыше всего!» Монтескьё: «Честь, неведомая в деспотических государствах, где часто нет даже и слова для ее обозначения, господствует в монархиях; там она вносит жизнь во все: в политический организм, в законы и даже в добродетели. Как для республики нужна добродетель, а для монархии честь, так для деспотического правительства нужен страх. Как в монархических государствах воспитание стремится вселить в сердца дух высокомерия, так в деспотических государствах оно старается их унизить <…> Она требует, чтобы люди с одинаковым равнодушием искали должностей и отказывались от них, и эту свободу ценит выше самого богатства. Итак, честь имеет свои верховные правила, и воспитание должно сообразоваться с ними. Первое и главнейшее из них дозволяет нам дорожить имуществом, но безусловно запрещает дорожить жизнью. Второе правило чести требует, чтобы, возвысившись до того или иного ранга, мы не совершали сами и никому не позволяли совершать по отношению к нам ничего, показывающего, что мы не стоим на высоте, соответствующей этому рангу. Третье правило ее внушает, чтобы мы тем более избегали нарушать требования чести, чем менее эти нарушения преследуются законом, и тем неукоснительнее выполняли эти требования, чем менее законы настаивают на их выполнении».
3. Глава XVI. Мотив республики — добродетель гражданина: «Умру, но долг превыше всего!» Именно о нем пишет Джозеф Конрад: «Умри, но сделай!» Монтескьё: «Для того чтобы охранять и поддерживать монархическое или деспотическое правительство, не требуется большой честности. Все определяет и сдерживает сила законов в монархии и вечно подъятая длань государя в деспотическом государстве. Но народное государство нуждается в добавочном двигателе; этот двигатель — добродетель. Ясно, что монархия, при которой лицо, заставляющее исполнять законы, считает себя выше законов, не имеет такой надобности в добродетели, как народное правление, при котором лицо, заставляющее исполнять законы, чувствует, что само подчинено им и само несет ответственность за их исполнение».
С точки зрения социума добродетель есть лишь законопослушность граждан, что отличает ее от морали — пример агента 007. Принцип морали — совесть, которая может противоречить гражданской добродетели, например, при отказе от воинской повинности; отказе свидетельствовать на суде и т.п. Движущий принцип ученого, посвятившего жизнь истине, тоже может отличаться от гражданской добродетели и совести. Его мотив подобен убежденности верующего — это любовь к истине: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине» (1 Кор. 13, 4:8). Если же ученый подчиняет себя добродетели (гражданскому долгу), то он готов создать атомную бомбу или отравляющее вещество «Новичок»; если его мотивирует честь (возвышение над другими), то наука становится средством его карьерного роста.
4. Кажется, все альтернативы социальной мотивации человека исчерпаны полностью. Добавить больше нечего. Движущие инстинкты природы (вожделение, влечение и т.п.) здесь нас не интересуют. Однако публицист Анатолий Несмиян (Эль Мюрид) допустил, что прелесть посткапитализма способна увлечь всех новой страстью, превышающей инстинкт самосохранения: «По всей видимости, нынешний слом и переход будет идти по той же схеме: вначале этика, затем — всё остальное» (1). Возможно, высшим мотивом посткапитализма станет сциентизм — слепая вера во «всемогущество» положительной науки, способной создать даже бессмертного человека? Трансгуманизм: «Умру тленным, а проснусь нетленным»? Однако нового в этой форме веры — ничего, кроме манящего к себе содержания: а вдруг? Такая языческая вера и в самом деле может всколыхнуть каждого, увлечь всех, прельщая надеждой на вечную земную жизнь в обществе без болезней, но при таком же вечном политическом строе и несменяемо-вечной власти. Пусть попробуют… Но при этом пусть будут готовы и к тому, что приращение величины времени жизни будет вовсе не бесплатное. Поверьте, что «трансгуманистический мировой порядок» (Klaus Schwab. The Fourth Industrial Revolution) установит новую меру стоимости — масштаб приращения величины жизни. Чем ты лояльней — тем дольше проживешь. Власть же всегда будет иметь привилегии…
При капитализме испорченность гражданской добродетели стала злом. «Причина этого зла, — пишет Монтескьё, — может быть только в испорченности самой республики <…> Когда добродетель исчезает, честолюбие овладевает всеми сердцами, которые могут вместить его, и все заражаются корыстолюбием. Предметы желаний изменяются: что прежде любили, того уже не любят; прежде была свобода по законам, теперь хотят свободы противозаконной; каждый гражданин ведет себя, как раб, убежавший от своего господина; что было правилом, то стало казаться строгостью; что было порядком, то стало стеснением, осмотрительность называют трусостью, корыстолюбие видят в умеренности, а не в жажде стяжаний. Прежде имущества частных лиц составляли общественную казну, теперь общественная казна стала достоянием частных лиц. Республика становится добычей, а ее сила — это власть немногих и произвол всех».
Новой конкурентной стратегией в условиях неопределенности стало повышенное внимание к антиципации вероятных событий. Чтобы избежать краха своего будущего, «ответственный капитализм» создал рукотворного оракула (artificial intelligence), который лишен побудительного принципа, а значит и его субъективной порчи. Этот орган аллостаза (планирования) должен предупреждать вероятность экономических и политических кризисов и вычислять альтернативы конкурентных стратегий для удержания «власти немногих». Тот же AI должен избавить индивида от выбора добродетели «умереть либо сделать», вычислив для него альтернативы конкурентных стратегий против «произвола всех». Принц Чарльз (ВЭФ-2020) подчеркнул, что частный сектор будет главной движущей силой «великого обнуления, великой перезагрузки» (The Great Reset). По словам Клауса Шваба (ВЭФ-2020), основателя и бессменного президента Всемирного экономического форума в Давосе, четвертая промышленная революция призвана установить «новый трансгуманистический мировой порядок»: цифровую экономическую и общественную инфраструктуру при транснациональном управлении (Klaus Schwab. The Fourth Industrial Revolution). Монтескьё: «Республика становится добычей, а ее сила — это власть немногих и произвол всех».
В итоге получен полнейший разрыв истины и достоверности себя (Я): достоверность себя без истины (абстрактный произвол) на стороне индивида и абстрактная истина (автоматизированный закон тождества) на стороне машины без ее достоверности себя как Я. Таковы абстрактная (математическая) необходимость у Спинозы и столь же абстрактный произвол Я у Фихте. Увы, беспризорная наука (рассудок) второй раз приближается к Апокалипсису… Первым был научный коммунизм. Рассудок полезен под присмотром разума, но без него всегда опасен. Сциентисты считают «образцом науки» физику и математику, полагая, что все остальные науки ущербны. Отвернувшись от разума классической немецкой философии, мир снова попал в ловушку неконтролируемого рассудка. Вопрос к А. Несмияну: за что будет готов умереть «люден» эпохи AI?
1. Эль Мюрид. Крах http://www.kasparov.ru/material.php?id=63A92F5DC6A1A§ion_id=50A6C962A3D7C
Санкт-Петербург, 23.05.2023
