Линьков Е.С. Ответы на вопросы
В апреле 2018 года исполнилось восемьдесят лет выдающемуся русскому философу Евгению Семёновичу Линькову.
В связи с этой датой мы публикуем ответы Е. С. Линькова на вопросы, в письменной форме заданные ему теми, кто так или иначе пытается изучать философию и историю философии. Эти ответы были даны Евгением Семёновичем в ходе беседы, состоявшейся 8 октября 2017 года. В беседе принимали участие Ирина Аркадьевна Батракова, Андрей Николаевич Муравьёв и Алексей Леонидович Пестов.
Муравьёв А. Н.: Евгений Семёнович, мы можем начать отвечать на предложенные Вам вопросы.
Линьков Е. С.: Но интереса у меня к этому нет никакого.
М.: Я понимаю Вас, но всё же давайте попытаемся дать тем, кто таким образом сформулировал свои вопросы, хотя бы небольшие, краткие ответы. Задавшие их очень интересуются, что Вы думаете по поводу содержания, артикулированного в этих вопросах.
Л.: Ну, давай попробуем.
М.: Вот первый из вопросов: «Хотелось бы узнать Ваш взгляд на то, каким образом представители эмпирических наук могут сегодня использовать в своей работе наследие Гегеля. Не могли бы Вы дать несколько советов на этот счёт? Обычно в качестве эталона такого применения называется “Капитал” Маркса, но есть и точка зрения, что данный вариант от совершенства далёк. Какова Ваша позиция?».
Л.: Моя позиция проста: в «Капитале» Маркса нет диалектики, и поэтому это не пример. Далее, как использовать Гегеля. Поскольку это — представители опытного знания, постольку им нужно познакомиться не с «Наукой логики» Гегеля, а как раз с теми разделами его реальной философии, которые касаются именно этого эмпирического знания. Иначе они не справятся, они не поймут логику. Я приведу в пример по логике очень простое соображение. О чём идет в логике речь? В «Науке логики» дана масса определений того, что такое логика. Но вдумайтесь: начало логики — бытиё, а конец — разумная идея. О чём идёт речь в гегелевской логике? Об отношении мышления и бытия. Но кто это понял? Никто! Поэтому к логике они могут прибегнуть только после мучительного изучения соответствующих разделов реальной философии, которые соответствуют их опытному знанию. Тогда на этой основе они ещё могут попытаться понять логику, а иначе они будут просто зазубривать её, заучивать, но ничего не поймут. Вот и всё. Таков мой ответ по первому вопросу.
М.: Спасибо большое! Идём дальше. Сегодня некоторые выпускники философских факультетов занялись тем, что в кавычках можно назвать «философией образования», то есть философским подходом к осмыслению проблем, стоящих перед образованием. Они даже активно начали действовать в этом направлении, применяя Интернет. Владимир Климентьев, например, взвалил на себя целый курс популярной, так сказать, логики и с помощью этих новейших технологий привлёк к занятиям интересующихся ею людей. В связи с этим у одного из них возник следующий вопрос: «Каково, на Ваш взгляд, значение цифровых технологий в современном мире и в системе образования?». Сейчас многих возбудила путинская инициатива насчёт «цифровой экономики» и, стало быть, «цифрового образования». Это ныне стало даже вроде постоянно повторяемой мантры.
Л.: Я думаю, что это направление вообще ошибочное и вредное. Почему? Потому, что понятие пытаются заменить числом, а это — уход от понимания. Кончится это направление банкротством. Оно не даст положительного результата потому, что здесь средство путают с целью. Числовая форма — это только средство, орудие, а его хотят превратить в цель. В этом — коренная ошибка и в этом — гибель для этого направления.
М.: Средство превращают в самоцель?
Л.: Да. Я сказал главное. Это как «виртуальные деньги». Что такое «виртуальные деньги»?
М.: Это воровство на доверии.
Л.: Это деньги, которые не существуют реально. Это возможные деньги, но не деньги, а их называют деньгами! Странное дело. Дело в том, что, видимо, таков исторический процесс, что гибель мирового империализма имеет одним своим моментом при своём умирании форму иррационализма. Вот это и сказывается здесь.
Батракова И. А.: Ницше и Шопенгауэр.
Пестов А. Л.: Империализм этим заканчивает.
Л.: Вспомните эпоху, когда выступил Христос. Это была та же самая форма духовной и нравственно-моральной смерти. Мы приходим к этому же самому сейчас. Значит, мы накануне гигантского обновления общества на Земле. Вот и всё. Это — симптом. Но мы не можем как раз этот процесс и его особенность выдать за саму цель. Это сопутствует только. Это будет преодолено, это будет подвергнуто отрицанию, это будет оставлено позади нового как раз бытия.
М.: Это в общем-то — старый гроб.
Л.: Да. Обратите внимание, что в этом же отношении находятся все мировые религии. В том виде, как они сейчас существуют, они умрут. Будет, в конце концов, одна религия, но — религия разума, разумная религия, а всё остальное уйдёт.
Б.: «Религия в пределах только разума», как у Канта.
Л.: Совершенно верно.
М.: Современная религия — уже полумёртвая.
Л.: Да. Потому, что это чисто механически уже идёт, без духа. Посмотрите на проповеди патриарха российского — это же чисто механическая работа. Они зарабатывают деньги у правительства, у олигархов на своё содержание, на своё благосостояние, на свои дорогие часы и так далее. Ну что это такое? Служат мамоне вместо бога. Это вообще форма вырождения хуже католицизма. Потому что она — завуалированная форма, якобы преданно, искренне божественная, а на самом деле это лицемерие. Вот и всё.
Б.: Новое фарисейство.
Л.: Лицемеры в рясе — это страшная вещь. Страшная для них самих. Мужику-то на это наплевать: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится!».
М.: Но для подрастающего поколения это, конечно, не очень хорошее состояние.
Л.: Совершенно верно. Оно пройдёт эту мясорубку духовную неизбежно.
М.: Следующий вопрос, Евгений Семёнович, таков: «Каково будущее междисциплинарных исследований? Сохранятся ли они, если получит распространение философский способ мышления? Каким Вы видите будущее научного знания при условии его преобразования на основе философского способа мысли?».
Л.: Это — старая проблема. Её поднимал в своё время и Энгельс под тем углом зрения, что остаётся от философии, а что уходит в опытную науку. Вы знаете его позицию: от философии остаётся только метод, а всё остальное уходит в опытное знание. Исторический процесс показал, что Энгельс ошибся. Нет ни одной науки, которая сейчас поднялась бы до философского рассмотрения в своём предмете. Чего же не хватает? Философии? Она — есть. Опытной науки? Она тоже есть. Почему же не происходит соединения? Это — то же самое, что «Отдайте богу богово, а кесарю — кесарево». Дело в том, что опытная наука всегда останется опытной наукой и она не может сознательно употреблять и потреблять, использовать философский метод. Остаётся другое — опять философские способы рассмотрения того, что неподсильно опытному знанию.
М.: Реальная философия.
Л.: Да! Она неизбежно должна быть, а иначе просто будет изолированная философия сама по себе, опытные науки — сами по себе и будет междуцарствие в разных царствах. Вот и всё!
П.: Но это — именно философия реальная.
Л.: Да. Шеллинг над этим тоже мучился.
Б.: Можно ли сказать, что при развитой культуре философского ума разумный способ осмысления собственного особенного предмета доступен будет представителям опытных наук и они перестанут быть эмпириками?
Л.: Смотрите: сколько тенденций было в период СССР, когда математики и физики утверждали, что они подошли к философскому осознанию своего предмета. Но где результат? Болтовня. Болтовня!
М.: Междуцарствие, конечно: они от того отошли, а к этому не пришли.
Л.: Вот именно.
Б.: Отсюда все-таки вытекает необходимость преподавания всей истории философии как исторического процесса развития разумного способа мышления.
Л.: Конечно. Тут неизбежно что остаётся? Вся историческая форма философии. Почему? Потому, что если нет исторического движения философского познания, тогда, простите, пожалуйста, это организм без его зарождения и развития, то есть это уничтожение самой философии. Поэтому волей-неволей тут как раз главная основа — это историческая форма развития философии. Она — главная, а не какие-то её ступени или системы, вот в чём дело-то. Я всё сказал.
М.: Прекрасно! Вот следующий вопрос: «В чем тождество и различие процессов феноменологического развития духа индивида, духа народа и человечества вообще? Как соотносятся эти процессы развития с логическим саморазвитием понятия?».
Л.: Это напоминает мой доклад, который я делал в Москве в здании Академии наук СССР на конференции. Я как раз тогда делал доклад (Сергей Мареев присутствовал) по поводу отношения субъекта и объекта в «Феноменологии духа» и в «Науке логики» Гегеля. Там выступали передо мной академики и профессора; им говорят: «Всё, тридцать минут прошло, время Ваше истекло». Я проговорил полтора часа, меня никто не прерывал. Я говорю, смотрю на президиум — молчат. Председательствовал академик Константинов, сейчас покойный давно уже. Я там показал удивительные вещи: что «Феноменология духа» есть наука, изображающая постепенное снятие различия субъекта и объекта и выход к всеобщей абсолютной идее, а в «Науке логики» — бах! — опять выступает субъективное и объективное. Как это так — после того, как снята уже противоположность субъекта и объекта? Я, когда доклад сделал, сказал: «Извините, пожалуйста, что я злоупотребил временем». Мне сказали: «Нормально!» и я пошёл со сцены. Я сидел во втором ряду (Борис Селезнёв со мной был, он тоже ездил). Но я только подхожу к своему месту, выступает почти на заднем ряду какой-то мужик с бородой и говорит: «Евгений Семёнович, получается так, что у нас два знания — одно феноменологическое, а другое логическое?». Я говорю: «Нет, знание одно, так только кажется. Точно так же, как у нас два глаза, но нет ведь два зрения. У нас два уха, но нет два слуха». Аудитория как грохнула, довольная ответом! И я спокойно сел. Тут надо понять, что это — разные способы познания одной и той же истины. Потому что «Феноменология духа» это только восхождение к логической форме познания, но начать с логической формы познания невозможно без этого восхождения, потому что без него ты никак не можешь попасть в разумное определение первых моментов бытия — всё равно ты будешь крутиться в рассудочных определениях. Значит, ты будешь вне логики. Вот это и случилось с Лениным.
М.: Гегель ведь сам говорит, что можно мою «Науку логики» только рассудочно воспринять, и это будет её извращение.
Л.: Совершенно верно: воспринять, но не понять!
Б.: Надо подставить лестницу к науке гегелевской.
Л.: Совершенно верно, вот в чём дело. Так что тут феноменология духа и феноменологический процесс должен быть пройден и индивидом, и народом.
М.: И человечеством.
Л.: Конечно! Ибо что такое народный дух? Это тот всеобщий дух, который как раз является результатом снятия феноменологического процесса духа народа. Вот как! Очередная ступень снятия — новое определение народного духа.
М.: Новая конституция.
Л.: Совершено верно, но это уже — производное.
М.: Да, откуда и меняются конституции.
Л.: Совершенно верно. Это — процесс, который абсолютно никому неподвластен. Это то, что Лермонтов понял в своём стихотворении на смерть Пушкина: «Есть высший судия, он недоступен звону злата». Это то, что Толстой понял в «Войне и мире», когда Кутузов сидит на заседании совета сперва в Смоленске, потом в Филях и дремлет всё время: «Утро вечера мудреней!». «И он прав», — говорит Толстой, потому что ни от Наполеона, ни от Кутузова, ни от Александра I не зависел процесс хода войны. Вот как! В самом деле: вроде бы Кутузов всего лишь имеет своей целью сохранить русскую армию, не дать генерального сражения, потому что Наполеон при превосходстве его армии просто бы её уничтожил. Кажись, он занимается вообще бегством, а на самом деле это бегство привело к гибели Наполеона. Ничего себе! И вообще всё это кажется таинственным. Наполеон сел в Кремле и говорит: «Хм, странное дело, ко мне нет делегации от царя Александра I, ко мне нет вообще никаких делегаций, про меня забыли!». Потом он пошёл на Калугу и далее — бах! — французы уходят, притом панически уходят! Потом — чепуха эта вся, кто только каких объяснений этому не присочинял. Якобы была срочно суровая зима, а зима была не суровая — всего где-то пять градусов мороза было. Но зато у Бальзака сколько повестей и романов, которые касаются похода Наполеона в Россию: «Там Наполеон нашёл свою могилу!». Вот так! Пошли дальше.
Б.: Все-таки «дубина народной войны» поднялась?
Л.: Да.
М.: Евгений Семёнович, я в связи с рассказом о Вашем выступлении в Москве вспомнил, до чего там ко времени перестройки дошла публика московская. Она извлекла из таёжного поселка Ципикан одного водомерщика, которого в Сибири нашли журналисты. Он на месяцы уезжал от жены, от дома с томами Гегеля на какую-то таёжную реку и, наблюдая по должности водомерщика за её уровнем, все их изучил. Его-то и призвала московская публика не только что в Москву, но прямо в Институт философии АН СССР, где он часа два, вроде Вас, просвещал её на основании своего восприятия гегелевского учения, причём метко назвал перестроечных лидеров «толпой Моисеев».
Л.: Всё правильно.
М.: Таким образом, он поразил московскую философскую публику — просто потому, что он сделался на свой лад весьма интересным гегельянцем и так вот выступил перед ними. Что же говорить об эффекте Вашего выступления, если они этого водомерщика слушали, раскрыв рты.
Л.: Притом все-то, когда выступали, читали с бумажки, а я без единой бумажки в руках произнёс речь и ушёл.
Б.: Сама суть дела говорила Вашими устами.
Л.: Ага. Притом только я сел на своё место, как бежит профессор Малинин, который писал по русскому гегельянству. Он бежит, пробирается между стульями, подходит, подаёт мне конверт со словами: «Евгений Семёнович, за такое блестящее выступление командировочные нужно сразу платить!» и дал мне двадцать пять рублей теми деньгами.
М.: Это тогда серьёзная сумма была.
Л.: Да. Я поблагодарил.
М.: Пригодится.
Л.: Да.
П.: Русское гегельянство ещё и деньги приносит.
М.: Малинин своими занятиями русскими гегельянцами был уже подготовлен к этому. Евгений Семёнович, ещё вопрос: «Какой путь к логической форме теперь, после результата, индивидуально достигнутого Гегелем, прокладывает себе дорогу в философии, так как идти непосредственно гегелевским путём уже невозможно?». Другая формулировка того же вопроса: «Какой способ снятия всего хода истории философии теперь становится? Если я правильно понимаю, у Гегеля было два способа: первый — “Феноменология духа”, а второй — три отношения мысли к объективности в “Энциклопедии философских наук”?».
Л.: Я на это дал в первом томе ответ. Введение.
М.: То есть как раз новая феноменология?
Л.: Совершенно верно. Потому что я другого не знаю пути.
М.: Да, я тоже думаю, что здесь нет другого пути.
Л.: Потому что можно идти историческим путём, историю философии изучать, но она же не выступает как феноменология. Значит, нужно будет проделать работу снятия каждой формы. Пожалуйста, иди этим путём, но всё же это снятие рано или поздно проделать придётся. Куда мы денемся, если мы не снимаем, например, философию Платона, Аристотеля и так далее? Стоицизм как философия так и вошёл в христианство.
М.: Да, целиком.
Л.: Целиком. Обратите внимание: никакого снятия, никакого преодоления, никакого очищения, ничего — как был, так и вошёл. Вот так.
М.: Хорошо. Вот последний из заданных Вам вопросов: «Во втором томе Ваших “Лекций разных лет по философии” на с. 402 сказано, что развитие, образование, формирование, воспитание души и духа состоит в том, чтобы научить индивида хотеть, желать и делать всё для всеобщего и пребывать в этом отношении к всеобщему». В связи с этим спрашивается: «Каким должен быть этот процесс в его конкретности? Чему и как учить индивида?».
Л.: Тут один пункт в качестве центрального можно выставить — неудовлетворительность любой формы достигнутого как раз развития. Как только осознаётся это: «Да, я вот достиг этого и этого», но это осмысляется и осознаётся как ограниченное, когда это сделано, тогда сразу возникает потребность выйти за пределы этого и двинуться дальше. Всё, больше нет пути.
П.: А если идёт остановка, то это духовная смерть.
Л.: Совершенно верно. Если же, наоборот, происходит ещё и скатывание назад…
П.: Деградация.
Л.: Да, то это вообще духовная смерть!
М.: Вы сказали однажды: «Педагогика должна быть отрицательной». О ней речь?
Л.: Конечно! Именно в этом смысле.
М.: Да, я так и понял. Это весьма серьёзное положение потому, что учителя все, как правило, хотят учить чему-то положительному и вот как раз на этом-то они, вообще говоря, осекаются.
Л.: Обратите внимание: если мы берём превратную форму интереса, например, цель — обогатиться, стать богатым, сверхбогатым и так далее, то это же превратная цель, но она не осознаётся. Если бы она осознавалась, то Абрамович перестал бы быть Абрамовичем, а он так и сдохнет абсолютно, как по сказке, в жёлудь зажатый. Там он и скончается — внутри желудя, и всё!
М.: Ну да, как Березовский.
Л.: Да. Совершенно верно. Сколько уже их сдохло, миллиардеров!
Б.: Игла внутри яйца.
Л.: Да.
М.: Так и не родившись.
Л.: Причём без момента отрицательности вообще нет формирования человека! Это настолько необходимый момент, что я вообще удивляюсь, как можно, например, удержаться даже священникам на исключительно положительной догматике. Она должна перестать быть положительной, она должна принять отрицательную форму. Это не значит, что нужно объявить её ошибочной, ложной и так далее — не в этом дело. Ты очисть её! Вот в чём отрицательность-то. Обратите внимание: когда мы сажаем картошку в землю для выращивания, что происходит с клубнем? Он подвергается отрицанию. А если бы этого не было? Клубень сгнил бы, и всё! Вот это гниение — оно сейчас и представляет собой все виды религии на земном шаре. Это — картошка, которой не дают прорасти. Или зерно, какая разница.
М.: Не дают зерну прорасти, как раз питая его различными готовыми утверждениями…
Л.: Совершенно верно.
М.: Подсыпая всякую «химию». Удивительным образом, но вся эта «химия» и отвергается духом, то есть ею, конечно, обильно посыпают, но чтобы из этого что-то новое выросло — не видать.
Л.: Вот в том-то и дело! Когда, одно дело, мы берём первоначальную форму христианства, то оно было одно. Потом сам внутренний духовный процесс привёл к тому, что первоначальная форма христианства исчезла, была подвергнута отрицанию, и выступило пять видов христианства. Кажись, прямо шаг вперёд сделало развитие. А второй шаг, чтобы подвергнуть отрицанию теперь эти пять форм и получить опять единую форму, но более истинную, которая будет только напоминать первоначальное христианство, но не больше, — этот шаг он как раз сейчас и совершается, происходит процесс этот на земном шаре. Вот и всё. Так что да приидет царствие бога!
М.: Именно поэтому все почти священники жалуются сегодня на пустоту храмов.
Л.: Ага.
Б.: Это то, что наши славянофилы звали как нравственная община, как братское общество.
Л.: Да.
Б.: И здесь они сходились с противоположным направлением.
Л.: Совершенно верно.
Б.: С Герценом.
М.: Конечно! О чём тут спорить? Западники и славянофилы, как он писал, суть «друзья-враги».
Б.: Друзья в отрицании мещанства западного и в утверждении человеческих, братских отношений.
Л.: Да приидет царствие твоё!
Б.: Они говорили, что подлинная форма христианства должна быть объективно.
М.: Но содействовать-то этому процессу можно?
Л.: Конечно! Каждый индивид должен как раз действовать в этом направлении. И всё! Если бы сейчас в России каждый индивид действовал в направлении как раз самоопределения народа, то все олигархи исчезли бы, просто-напросто их бы как ветром сдуло.
М.: Как листья по осени опали бы.
Л.: Да.
М.: Почему, кстати, во многих областях антизападные настроения и движения вроде как поддерживаются государством, но только в одной области они по-прежнему не поддерживаются — в образовании? Тут всё как было под пятой этого дробления, уничтожения образования, превращения его в «сферу услуг», так всё это и остаётся совершенно незыблемым.
Л.: Мы крутимся вокруг проблемы, которая была столкновением между Плехановым и Лениным. Как идти — в русле мирового хода или осуществить другой процесс движения? Плеханов на чём стоял? Надо идти в развитии капитализма в России. Если бы Россия пошла по желанию Плеханова, мы сейчас барахтались, как Франция, Германия, Италия, то есть было бы у нас обычное капиталистическое общество, обычная нищета наёмного труда, обычные сверхбогатые капиталисты и всё. Ленин предложил обратный путь — воспользоваться как раз падением империи царской, и всё повернуть в интерес народа. В этом его заслуга, которую никто у него не отнимет! Отрицать это невозможно. Он этому отдал жизнь, он за это пострадал, за это в него стреляли и прочее и прочее. Но что показал этот процесс? То, что в окружении капиталистических государств это невозможно сделать — нельзя сделать народ богатым, обеспеченным и так далее.
М.: В отдельно взятой стране социализма не получилось.
Л.: В отдельно взятой стране! Так что, опять возвращаемся к тому, что прав Плеханов? Нет, он не прав. Прав Ленин? Нет, он тоже по-своему неправ. Тогда остается одно: когда все страны подойдут к тому, чтобы как раз встать на путь социализма. Мы сейчас загнаны в это положение. Обратите внимание, что мы приняли форму частной собственности, мы приняли олигархов, а нас ещё и третируют, нам ещё объявляют постоянно войну, потому что мы должны быть подчинёнными, а не автономно-самостоятельными. Ну что это такое? Тут явно дурь Америки — потому, что американцы вообще не понимают истории и не знают её. Какая империя была и до сих пор сохраняется две тысячи лет или три тысячи лет? Такой нет. Ведь сколько не было империй, все они возникли, были и исчезли, а американцы воображают, что они вот пришли, стали империей по обстоятельствам и будут теперь до конца. Чушь собачья, это бред, это тупоумие! Вот и всё. Если бы была монополия как истинная форма бытия, тогда Иегова был бы действительно богом, настоящим богом.
М.: Монотеизм.
Л.: Да. Но поскольку он претендовал на монополию, то это всего лишь выдумка. Потому что Иегова одного не понимает: что, истребляя всё вне себя, он истребляет себя самого.
М.: Он увлекается.
Л.: Да.
М.: Получается, что китайцы идут по нашему пути, продолжают его.
Л.: Да, да, да. Они меняют позицию, тактику меняют, стратегию меняют, но цель остаётся та же самая. Ведь не случайно, что как раз государственная форма производства Китая — качественная. Частная форма даёт подделки, ширпотреб, а китайское государственное производство — хорошее. Обратите внимание, что машины китайские государственного производства конкурируют сейчас с европейскими по качеству, с японскими, а частный сектор выпускает халтуру. Вот эти вот игрушки-роботы, вон Семён (внук Евгения Семёновича) принёс, это — частный сектор, это не государственный.
М.: Замечательно, что Китай сохраняет гордое название Китайской Народной Республики.
Л.: Да. Они очень хорошо делают, что они как раз используют частную форму собственности и производства как подчинённый момент. Там не зарвёшься, а у нас олигархи что хотят, то и воротят. Ну что это такое?! Одним словом, Путин это не Дэн Сяопин.
М.: Увы. Но и Дэн Сяопину надо было дождаться своего времени.
Л.: Совершенно верно. Он не случайно уже на старости лет дождался, когда мог приступить к своей реформе.
М.: Вот это и есть ход вещей.
Л.: Да. Китайский вариант оказался самый живучий. СССР после Сталина должен был как раз дать свободу частному сектору, но при подчинении госсектору — и великолепно, была бы такая мощь, было бы и товаров полно и так далее, всего полно было бы.
М.: Да, такой СССР не завалить было бы никогда.
Л.: Но они же угробили колхозы. Они! Колхозы надо было просто-напросто освободить от государственной опеки, от государственных налогов непомерных — и всё, а они зажали настолько колхозы, что паспортов уже у жителей деревни не было. Ну что это? Колхозники — не граждане, как русские сейчас в Литве и в Латвии. Бред какой-то. Это как раз Хрущёв и так далее.
М.: Недалёкий ум.
Л.: Да, тупой он был.
М.: С Берией-то ведь не Хрущёв справился, а маршал Жуков, в конце концов. Недаром Жуков сам Берию арестовывал.
Л.: Жукова Хрущёв отстранил от всех должностей, убрал с поста министра обороны, боялся его.
М.: Да… Евгений Семёнович, спасибо большое за ответы.
Л.: Да не стоит.
М.: Это будет хорошим приветом от Вас тем, кто спрашивал!
8 октября 2017 года
