Александр Ломоносов. Софию.Очерки феноменологии русского духа. — СПб.: Издательство РХГА, 2014. _ 229 с. ISBN 978-5-88812-622-6
…ждёт своего 19-го февраля.
Владимир Соловьёв
ОТ АВТОРА
Обычно к числу сугубо русских относят вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?», однако в нашем царстве-государстве они только предваряют постановку другого и гораздо более значимого для русского духа вопроса «Зачем мы живём?». В отличие от «Что делать?» и «Кто виноват?», которые являются вопросами злободневными, обусловленными преходящими историческими обстоятельствами православно-самодержавной России, чей способ жизни наши правители пытаются реформировать со времён Петра I, вопрос «Зачем мы живём?» безусловен и задан прямо из сердцевины бытия русского народа. Поскольку ответ на него независим от воли царей, этот воистину основной вопрос нашей жизни был скорее только пробуждён, подобно былинному богатырю, их дерзновенными посягновениями поднять Россию на дыбы, по образному выражению Пушкина, а порой, похоже, и на дыбу. Если даже Петру Великому, прочно стоявшему на земле, оказалось не под силу изменить субстанциальное начало народной жизни[1], то это тем более не удастся нашим современным политикам, которые в своём наивном неведении единой сущности всех явлений российской истории витают в облаках юридической видимости. Цель, влекущая тех, кто задаёт себе вопрос «Зачем мы живём?», находится не в материальном мире вещей и отношений, принудительно регулируемых внешними им законами формального права, а как раз в субстанциальном начале всей жизни народа – в его духе, свободно определяющем себя из себя самого. Поэтому её достижение требует от нашего народа сознательного решения проблемы веры и знания, бытия и его смысла – проблемы сущего слова, или логоса, хорошо знакомого всем причастным к христианской культуре из начала Евангелия от Иоанна[2]. Сама вера Христова, согласно Л.Н.Толстому, «состоит в том, чтобы знать, зачем мы живём»[3]. Недаром для того, чтобы прийти к свету знания, к пониманию освобождающей дух сущности христианства, по традиции называемой Софией, божественной Премудростью, великому русскому писателю пришлось посвятить исканию этого света всю свою жизнь.
Автор предлагаемой вниманию читателей книги хотел бы, прежде всего, разделить с ними своё убеждение, что русская художественная литература как «самостоятельная область умственной деятельности», по верному определению В.Г.Белинского[4], с самого начала, т.е. задолго до Л.Н.Толстого, была захвачена этим вековечным вопросом. Взяв на себя тяжелейшую задачу раскрыть, не опираясь на церковь, великую тайну духовных скитаний человека в земной жизни, она вышла к свободе тернистым путём собственного опыта и страданий[5]. Испытание художественного слова крестом познания истины этой жизни вызвало гениальные озарения не только у вдохновенно творивших великую русскую литературу поэтов и писателей. В самом слове стала пробуждаться изначальная жизнь и, как сказал наш уже упомянутый первый национальный поэт, святая вольность. Слово становилось для себя тем, чем оно до поры было только в себе – сущим, животворящим. В настоящем исследовании речь пойдёт о феноменологии русского духа, т.е. о необходимых явлениях в духе нашего народа логоса как этого сущего слова, которое впервые достигает своей свободы, независимой от условий исторического опыта людей, именно в форме художественного творчества. Творящая природа этой всеобщей формы умственной деятельности создаёт всеобщую сферу бытия и познания людей – художественную действительность, причём эта сотворённая природа «более похожа на действительность, чем действительность походит на себя»[6]. Вот почему познание смысла, или истины сущего слова, делает каждого человека действительно свободным существом: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32). Стало быть, свобода слова и мысли существует вовсе не ради индивидов, использующих её для удовлетворения своих случайных прихотей и похотей (эта либеральная иллюзия, в которой западная цивилизация уже второе столетие проживает накопленный ею нравственный капитал, ныне навязывается всем, в том числе и нам), а, наоборот, сама индивидуальная свобода становится возможной только благодаря свободе слова и мысли как вечно сущему и осуществляющему себя во времени всеобщему основанию мира. Не для того, надо полагать, человечество прошло двухтысячелетний путь христианского испытания, чтобы вместо достижения обетованной Христом разумной свободы окончательно впасть в чуждый духу процесс тотального овеществления своих стремлений.
Конечно, не одна действительная история русского народа представляет собой феноменологический процесс, но и вся мировая история в своём существенном определении есть постепенное явление, развертывание единого в себе разума, или логоса – сущего слова[7]. Поэтому каждый народ, который начинает играть в истории мира свою особенную роль, благодаря её единому разумному основанию не находится в изоляции от иных народов, а непременно испытывает их влияние, причём не столько внешнее, сколько на самом фундаментальном уровне, на уровне сущего слова в его главных, высших формах – искусства, религии и философии, внося затем, как сказано в Евангелии, свою посильную лепту в развитие этих абсолютных способов духа[8]. Однако, поскольку саморазвитие сущего слова в мировой истории происходит стихийным образом, через образование особенных, а потому склонных к замыканию на себе национальных культур, постольку всемирно-исторический процесс всеобщей культуры есть процесс нелицеприятного испытания этих особенных формообразований. Национальные культуры, по проницательному замечанию русского мыслителя Г.П.Федотова, гибнут отнюдь не по причине внешних завоеваний, а от чрезмерной самоизоляции. К примеру, утверждал он в своём малоизвестном докладе, Московское царство XVI-XVII вв., ещё явно не достигнув истинной зрелости, возомнило себя чуть ли ни единственным подлинным христианским миром. В этом самомнении и самоуверенности, воспринимаемой им как верность православию, оно настолько отделилось «от византийских и западных влияний», что это привело к «склерозу русской культуры. Из этого состояния её выводит неизбежная, но жестокая ломка её костенеющих форм, совершённая Петром I»[9]. Г.П.Федотов коснулся только исторической формы русской христианской культуры, по отношению к которой Пётр Великий выступил у нас чуть ли не спасителем Отечества. Однако, памятуя мысль Белинского, подхваченную Яковенко, что только «через разумное развитие <…> субстанциального родного начала народной жизни возможно действительное движение», автор считает, что настоящее спасение следует искать не в модификациях исторической формы культуры, а в её субстанциальном первоисточнике. Поэтому для него особенно важно обратить внимание читателя на это нетленное содержание русской жизни, которое, слава Богу, не нуждается ни в каких модернизациях.
С точки зрения христианского мировоззрения, весь исторический опыт народов с их многочисленными технико-экономическими достижениями и великими историческими деяниями есть только предпосылка того, чтобы сокрытое до времени единое определяющее основание всего сущего однажды впервые откровенно выступило как таковое. Не может быть, чтобы основание, как некий потусторонний Бог-творец, оставалось вне того, что оно обосновывает. Через исторические деяния целых народов оно само постепенно становится их жизненным законом свободы, никем персонально не сотворённым[10]. Только таким образом человек как разумное существо и, разумеется, человечество в целом, смогут реализовать своё высшее предназначение и зажить по-божески, т.е. по-человечески. Однако для этого после других исторических народов на сцену мировой истории должен выступить тот странный народ, для которого вопрос о конечной цели жизни важнее даже самой жизни и которому добро как таковое почему-то ближе пользы и выгоды. Прекрасный образ типичной представительницы этого народа создан Н.С.Лесковым в его сказке “Маланья – голова баранья”. Даже уносящая всех и вся смерть не властна над Маланьей, ибо сущность Маланьи, любовь, и её существование неразрывны.
Свою задачу автор видит в том, чтобы, во-первых, показать, как из недр такого по видимости беззаботного народа, у которого до сих пор нет ни сносного чиновничества, ни благоустроенных дорог, происходит явление вечно сущего слова в единстве истины, добра и красоты. В связи с этим он хотел бы, вслед за митрополитом Иоанном, подчеркнуть значение допетровского периода нашей истории как периода формирования почвы истинно русского духа, для «которого стремление к святости, к сердечной чистоте и духовному совершенству составляет главное содержание и оправдание его существования»[11]. Во-вторых, автор намерен показать, что вместе с постепенным осознанием этого явления стихийный ход саморазвития сущего слова необходимым образом подходит к концу, а тем самым завершается и бессознательный процесс истории мира. Поэтому все вопросы, связанные с так называемым «историческим выбором», т.е. с реализацией тех или иных произвольных социальных проектов, обнаруживают свою надуманность, ибо они уже явно идут вразрез с логосом, который правит миром и находит себе, наконец, адекватное выражение в человеческом разуме. Именно проблема разумного исхода мировой истории как проблема обретения человеком духовного единства с природой и с самим собой – единства, первой необходимой формой которого выступает искусство вообще и в особенности художественное слово, становится архиважной для судеб человечества. Однако камнем преткновения на пути преодоления стихийности исторического развития до сих пор является нерешённость двуединой задачи разумного перехода от искусства к религии и преобразования исторической (церковной) веры в то, что Иммануил Кант называл всеобщей религией разума[12]. Понятно, что решение этой задачи доступно не всякому сознанию, а лишь такому, которое, преодолев свою раздвоенность, само становится единым, разумным сознанием. Лев Толстой полагал, что всякое «сознание людей есть проявление воли Бога», однако лишь «в разумном сознании своём человек <…> сознаёт своё вневременное и внепространственное слияние с другими разумными сознаниями», только в нём он, наконец, сознательно возвращается к «одной высшей власти Бога»[13]. В сфере религиозного самопознания разум, или сущее слово выступает как безусловный нравственный принцип каждого разумного существа и как единое основание всех многообразных законов мира. Поскольку первым к решению этой всемирно-исторической задачи, позволяющей преодолеть разорванность мира на войну и мир, на нашей почве подошёл Лев Толстой как религиозный мыслитель, постольку для автора особенно интересен тот способ, каким он начал её решать. Думается, что с предложенным Толстым подходом к этой актуальнейшей задаче будет небезынтересно познакомиться всем, кто размышляет о прошлом нашей страны и о том, каким должен быть способ наших действий, чтобы светлое будущее России постепенно и непрерывно становилось её настоящим. Эта книга написана в первую голову для них, а во вторую – для тех из нас, кто ещё продолжает быть, говоря словами того же Толстого, вне себя, вне своей духовной основы. Для русского народа, остро переживающего выпавшее на его долю очередное испытание, неприемлемо старое, возникшее около трёх веков назад, англо-французское представление о государстве как о беспринципном в себе самом формально-демократическом устройстве, которое якобы учреждается социальным контрактом своекорыстных индивидов, существовавших изолированно друг от друга неизвестно в каких краях до и помимо этого договора. С грустью приходится констатировать, что это представление ныне стало чуть ли не каноническим для множества российских журналистов, юристов, социологов, политологов и деятелей философской культуры. Но разве не ясно, что, стимулируя его распространение в нашей среде, отходящая в прошлое западная цивилизация старается продлить своё существование, пытаясь обратить ход мировой и российской истории вспять, от благодати к закону, от истины – к её тени, или стени, как говорил Иларион в своём “Слове о Законе и Благодати”?
В ряду государств Россия уникальна, конечно, отнюдь не только размером своей территории. Её просторы, населённые дружественными ему народами, русский народ освоил и отстоял от иноземных захватчиков потому, что он издавна жил, согласно справедливому убеждению В.Ф.Эрна, «религией Слова, религией Логоса»[14]. Это означает, что в его истории ни на миг не прекращалась деятельность нетленного, единого и неделимого духа, страждущего разрешения основного русского вопроса «Зачем мы живём?». Однако от нас потребуется ещё немало трудов, усердия, молений, по словам А.С.Пушкина, чтобы религия сущего слова стала разумно мыслящим словом сущего, или, строже говоря, самосознательным разумом, т.е. разумом, действующим всеобщим образом – как всё во всём[15].
[1] Б.В.Яковенко, излагая критический взгляд В.Г.Белинского на политику Петра I, приводит его положение, к которому мы ещё не раз вернёмся: «Через разумное развитие <…> не какого-нибудь внешнего и чужого, а субстанциального родного начала народной жизни возможно действительное движение» (См.: Яковенко Б.В. История русской философии. – М., 2003. С.72-73).
[2] «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин. 1:1-4).
[3] Толстой Л.Н. Письма. // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. – Т.XXII. Под редакцией и с примеч. П.И.Бирюкова. М., 1913. С.84.
[4]См.: Белинский В.Г. Общее значение слова литературы. // Собр. соч. в трех тт. Т. II. – М., 1948. С.89.
[5] «Церковь в параличе с Петра Великого», – считал Ф.М.Достоевский (Достоевский Ф.М. Из записной тетради 1880-1881гг. Дневник 1881. // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Т.27. Л., 1984. С.49). Затем писатель повторит свою мысль в такой формулировке: «Церковь как бы в параличе, и это уж давно» (Там же. С. 65).
[6] Эти слова тоже принадлежат Белинскому. Цит. по: Золотусский И. Гоголь. – М., 2007. С.181.
[7] См. об этом: Ломоносов А. Возвращение к себе: Опыт трансцендентальной философии истории. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007.
[8] Эпизод с бедной вдовой, которая положила «в дар Богу» только две лепты, составлявшие всё её богатство, и поэтому, по оценке Христа, больше всех (Мк. 12:42-44, Лк. 21:1-4), кроме своего прямого значения имеет смысл и как иносказательное выражение мысли об абсолютности исторического вклада определённого народа в духовную сокровищницу человечества.
[9] См.: Бычков С.С. Малоизвестный доклад Г.П.Федотова. // «Вопросы философии». 2011. № 10. С.123.
[10] «Но кто вникнет в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нём, тот, будучи не слушателем забывчивым, но исполнителем дела, блажен будет в своём действовании» (Иак. 1:25).
[11] См.: Иоанн, митр. Русская симфония. – СПб., 2004. С.63.
[12] Кант И. Религия в пределах только разума. // Кант И. Трактаты и письма. – М., 1980. С.194.
[13] Толстой Л.Н. О жизни. // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. – Т.26. М., 1936. С.343; Толстой Л.Н. О значении русской революции. // Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. – Т.36. М., 1936. С. 344, 361.
[14] Эрн В.Ф. Нечто о Логосе, русской философии и научности. // Эрн В.Ф.: PRO ET CONTRA. – СПб.: РХГА, 2006. С.214.
[15] «Когда же всё покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему всё Ему, да будет Бог всё во всём» (1Кор. 15:28).
